Восемьсот виноградин
Шрифт:
– До Грейтона пять миль!
– Скорее, семь. Итак, выбор остается прежним: «Спасибо» или «Спасибо, не надо».
Мама приближалась. Я взглянула на Генри: он пока ее не заметил. Зато, похоже, заметил меня и собирался подойти, чтобы снова представиться – на этот раз в одежде.
Я решительно зашагала прочь.
Бутилировано по месту производства
Свое любимое сортовое вино отец назвал «Кончерто» – дань маминому музыкальному прошлому и самому этому слову. «Кончерто». Родителям нравилось его значение.
Именно это и требуется от вина.
Именно это я и утратила. Никакого сотрудничества, одно сплошное противоборство.
Джейкоб не хотел идти через центр города, поэтому мы свернули на извилистую Салливан-роуд и углубились в холмы – в сельский мир старых яблочных садов, живописных фермерских домов и перестроенных амбаров. Эта дорога олицетворяла собой тот тихий мир, из которого я сбежала подростком. Внезапно я поняла, что рада сюда вернуться: все здесь успокаивало, все здесь осталось прежним.
В один из первых приездов Бена в Себастопол мы совершили прогулку по этим местам, и он сразу же в них влюбился. Его совершенно очаровали холмы, четко вырисовывающиеся на фоне неба деревья и фермерские дома, каждый из которых таил свою особую историю.
Мы с Джейкобом шли молча. Разговаривать не хотелось – по крайней мере, друг с другом. Наконец он нарушил молчание:
– Если не заключить временное перемирие, путь будет долгим.
– Путь будет долгим в любом случае, – заметила я, обводя жестом раскинувшийся вокруг пейзаж.
Джейкоб согласно кивнул – первый шаг к перемирию.
– Странновато, наверное, было здесь расти.
Я удивленно повернулась к нему: его слова были полной противоположностью тому, что сказал в свое время Бен.
– Большинство считает, что у меня было идиллическое детство, – ответила я.
– Потому что здесь так мило?
– Вроде того.
Джейкоб сунул руки в задние карманы джинсов.
– Взросление никогда не бывает идиллическим. Иначе оно называлось бы как-нибудь иначе.
Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
– Мама любит повторять: «Чтобы растить в Сономе детей, нужно воображение». Здесь ведь почти никаких развлечений, поэтому нам приходилось выдумывать собственные: превращать старые яблоневые сады в лабиринты, устраивать еженедельный забег до магазина мороженого. На финише каждый получал по две порции местного самодельного мороженого. И все это в десять утра.
– А я вырос в Нью-Йорке. Мы устраивали забеги только под присмотром няни, а потом отправлялись на метро в центр – есть хот-доги в закусочной «Грейз папайя».
– Идиллическая картинка.
– Неплохое было время, – кивнул Джейкоб.
Он нагнулся, подобрал пригоршню камушков и принялся по одному кидать их вперед.
– Помню, как в детстве приезжал к бабушке с дедушкой
– И собственные звезды?
– Именно. А ты, наверное, мечтала о собственном небоскребе. Когда переедешь в Лондон, у тебя их будет хоть отбавляй.
– Если останусь в Лос-Анджелесе – тоже.
Я впервые произнесла вслух, что буду делать, если мы с Беном так и не сумеем оставить случившееся в прошлом.
И все же при мысли о Лондоне горло у меня сжалось. Мой новый офис был расположен в небольшом здании рядом с Челсийским клубом искусств – рукой подать до нашего дома и архитектурной фирмы Бена. В прошлом месяце Бен ездил в Лондон и ходил этим маршрутом дважды в день, утром и вечером, отмечая по дороге те места, где нам захочется остановиться: кофейню в бывшем зимнем саду, художественную галерею на крыше, а также каждый театр в Уэст-Энде.
– Зачем оставаться в Лос-Анджелесе? Из-за работы? Я потому спрашиваю, что самому мне не понравилось быть юристом. Ужасно не понравилось. Правда, пробыл я им всего пять минут.
– Ты же говорил, что не работал по специальности.
– Работал. После университета переехал в Нью-Йорк и устроился в юридическую фирму, которая занималась реструктуризацией предприятий. Однако продержался я ровно пять минут – уволился еще до обеда.
Я понимающе кивнула. Кое-кто из моих однокурсников полностью разделял чувства Джейкоба. Ко мне это не относилось. Впрочем, особой любви к праву я тоже не питала. Сюзанна – вот кто действительно его обожал. Она любила спорить и доказывать свою правоту, а работая юристом, могла ежедневно заниматься и тем и другим.
Я не любила юриспруденцию, однако всегда считала, что сделала правильный выбор. А если меня одолевали сомнения, вспоминала свой выпускной. Родители специально приехали в Лос-Анджелес и после церемонии пригласили моего тогдашнего парня Гриффина Уинфилда пообедать с нами. За обедом папа произнес тост: «Рад, что тебя ждет легкая жизнь». Гриффин уставился на него, пытаясь определиться, насколько грубо хочет ответить, и решил ответить очень грубо. Гриффин сказал, что юристу подняться по карьерной лестнице не так-то легко. Однако он не понял, что имел в виду отец. Юриспруденция предоставляет путь. Если вкалывать, получишь награду: у тебя будет дело, на которое можно положиться.
С этим мой парень тоже не был согласен. Он считал, что успешными юристами становятся не самые трудолюбивые, а самые талантливые. Гриффин не уловил главного: для отца успех измерялся не высотой вершины, которой ты достиг. Как будто вершина – нечто объективное! Для отца мерилом успеха служило иное: насколько тебе удалось понять, чего ты хочешь в жизни, – понять, что тебе нужно для счастья.
Как раз этого-то я и не понимала. Надо признаться, что в последнее время я не чувствовала себя счастливой. Возможно, выбила из колеи подготовка к свадьбе или переезд в Европу. Знаю одно: я хотела перемен и надеялась, что Лондон мне в этом поможет.