Восход Эндимиона
Шрифт:
Бабушка ждет.
Я гляжу на долину, озаренную последними лучами солнца, проглянувшего из-за туч. Свет озаряет макушки холмов, воспламеняя закатными красками вереск, валуны отбрасывают на траву прозрачные тени.
– Рак, – говорю я. – Новая разновидность.
– Доктор из Кромки Пустошей нам это уже сказал. Каковы их прогнозы?
Я беру рубашку – это рубашка Трорба, но теперь ее носит брат Трорба, Лей, дядя Рауля. Вынув иголку с ниткой, заколотую в фартук, я берусь пришивать пуговицу, которую Трорб потерял перед той злополучной
– Они рекомендовали мне принять крест, – говорю я.
– Значит, средства нет? – спрашивает бабушка. – Несмотря на все их машины и сыворотки?
– Было, – отвечаю я. – Но очевидно, в нем использовалась молекулярная технология…
– Нанотехнология, – уточняет бабушка.
– Да. А Церковь ее запретила. На более цивилизованных планетах есть другие методы лечения.
– Но на Гиперионе нет. – Бабушка откладывает в сторону вещи, лежавшие у нее на коленях.
– Совершенно верно.
Я чувствую ужасную усталость, легкое недомогание после обследования и обратной поездки – и невероятное спокойствие. А еще невероятную печаль. Ветерок доносит смех Рауля и других мальчиков.
– И они советуют принять их крест. – Последнее слово выходит у бабушки каким-то коротким и колючим.
– Да. Вчера со мной полдня беседовал очень милый молодой священник.
– И ты это сделаешь, Катрин? – Бабушка смотрит мне прямо в глаза.
Я спокойно встречаю ее взгляд.
– Нет.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
– Если бы Трорб принял крестоформ прошлой весной, когда его молил об этом миссионер, сейчас он снова был бы жив.
– Это был бы не мой Трорб.
Я отворачиваюсь. Впервые с тех пор, как несколько месяцев назад у меня начались боли, я плачу. Плачу не о себе – просто мне вдруг вспомнилось, как Трорб улыбнулся и помахал мне на рассвете, отправляясь с братьями на охоту.
Бабушка берет меня за руку:
– Ты думаешь о Рауле?
– Пока нет, – качаю я головой. – Но через несколько недель не буду думать ни о ком другом.
– Знаешь, о нем можешь не беспокоиться, – тихо говорит бабушка. – Я еще не забыла, как вырастить ребенка. Я еще многое могу рассказать и многому научить. И я сохраню в нем память о тебе.
– Он будет еще слишком мал, когда… – Я обрываю себя на полуслове.
– Детские воспоминания – самые глубокие, – сжав мою руку, ласково говорит бабушка. – Когда мы стареем и дряхлеем, воспоминания детства встают перед нами яснее всего.
Слезы застилают от меня великолепие заката. Я отворачиваюсь, избегая встречаться глазами с бабушкой.
– Я не хочу, чтобы он вспоминал меня только когда состарится. Я хочу видеть его… каждый день… видеть, как он играет и растет.
– Помнишь стихотворение рёкку, которому я научила тебя, когда ты была едва ли старше Рауля?
Я не могу удержаться от смеха.
– Ты научила меня десяткам рёкку, бабушка!
– Самое
Чтобы вспомнить стихотворение, мне требуется не более секунды. Я декламирую, избегая напевного речитатива, как учила меня бабушка, когда я сама была чуть старше Рауля:
Как счастлив яИдти в руке рукаС детьми,Чтоб свежей зелени собратьВ полях весны!Бабушка прикрывает глаза, и я вижу, что веки у нее тонкие, как пергамент.
– Ты любила это стихотворение, Катрин.
– Я и сейчас его люблю.
– А разве в нем говорится, что надо отправиться за зеленью на следующей неделе, через год или через десять лет, чтобы испытать счастье сейчас?
– Легко тебе говорить, старуха, – с улыбкой отвечаю я, любовью и нежностью голоса умеряя грубость слов. – Ты собирала зелень семьдесят четыре весны и будешь собирать ее еще весен семьдесят.
– Вряд ли так уж много. – Пожав мне руку еще раз, бабушка отпускает ее. – Суть в том, что важно пойти с детьми сейчас, в лучах сегодняшнего весеннего заката, чтобы собрать зелень быстро, к сегодняшнему обеду. Я приготовила твое любимое блюдо.
– Суп северного ветра?! – всплескиваю я руками. – Но порей еще не созрел!
– Созрел на южных равнинах, я отправила Лея и его мальчиков. Они набрали полный котел. Ступай же, собери весенней зелени, чтобы добавить в суп. Возьми малыша и возвращайся до темноты.
– Я люблю тебя, бабушка.
– Знаю. И Рауль любит тебя, малышка. Я уж позабочусь, чтобы круг не разорвался. Беги же.
Я просыпаюсь в падении. Я и не спал. Листья Звездного Древа на ночь заслонили солнце, и сквозь прозрачную стенку кокона видны сияющие звезды. Голоса не стихают. Видения не угасают. Это совсем не похоже на сон. Это шквал видений и звуков, тысячи голосов сливаются в едином хоре, и каждый взывает ко мне, жаждет быть услышанным. До сих пор я не помнил материнского голоса. Когда рабби Шульман кричал на Старой Земле по-польски и молился на идише, я понимал не только его слова, я понимал его мысли.
Я схожу с ума.
– Нет, милый, ты не сходишь с ума, – шепчет Энея. Она парит у теплой стены кокона, прижимая меня к себе. Хронометр показывает, что период сна в этом районе Звездного Древа почти закончился и уже через час листья переместятся, чтобы впустить в кокон свет солнца.
Голоса шепчут, бормочут, спорят, всхлипывают… Видения мелькают в глубине сознания, как вспышки в глазах после удара по голове. Я ловлю себя на том, что весь напружинен, кулаки сжаты, зубы стиснуты, жилы на шее вздулись, словно я сражаюсь с ураганным ветром или приступом боли.