Восход Эндимиона
Шрифт:
Я даже не почувствовал, как мы вошли в атмосферу. Только увидел, что изменился цвет неба в отверстии башни. И приземления тоже не почувствовал. Мгновение мы стояли в полной тишине и ждали, а потом Кет Ростин оторвался от дисплеев, прошептал что-то своим любимым эргам и повернулся к нам:
– Приземлились.
– Я забыл сказать вам, где мы должны приземлиться, – встрепенулся я, вспомнив пустыню, которая когда-то была Талиесином. Должно быть, именно там Энея была счастливее всего. Там мы должны развеять ее прах – я знал, что это ее прах, но все равно не верил, – развеять на знойном ветру Аризоны.
Кет Ростин оглянулся на Мартина Силена.
– Я сказал ему, где приземлиться, – прохрипел синтезатор голосом старого поэта. –
А.Беттик отключил почти всю аппаратуру жизнеобеспечения, оставив только самое необходимое, и устроил поэта на силовой подвеске. Пока мы были на корабле-дереве, андроиды, Бродяги и тамплиеры построили от вершины башни до самого края плиты длинную пологую аппарель. При посадке она нисколько не пострадала. Когда мы проходили мимо эбеново-черного звездолета, из динамика прозвучало:
– До свидания, Мартин Силен. Знакомство с вами – большая честь.
Древний старик поднял в приветствии костлявую руку:
– До встречи в аду, Корабль.
Покинув город, мы сошли с аппарели и стояли, глядя на луга и холмы, мало чем отличавшиеся от Пустошей моего детства. Сила тяжести и давление были такими же, как и четыре года назад, только воздух здесь оказался куда более влажным, чем в пустыне.
– Где мы? – спросил я, ни к кому не обращаясь.
Кет Ростин остался в башне. Ласковым весенним утром под небо Северного полушария вышли только андроид, умирающий поэт, отец де Сойя и я.
– Здесь было поместье моей матери, – прошептал синтезатор Мартина Силена. – В сердце сердца Североамериканского заповедника.
А.Беттик поднял глаза от датчиков.
– Полагаю, данная местность в дни, предшествующие Большой Ошибке, называлась Иллинойсом, – проговорил он. – Центр штата, видимо. Прерии вернулись. Вон те деревья – вязы и каштаны, если не ошибаюсь, – окончательно исчезли к двадцать первому веку. Река за холмами течет на юго-юго-восток и впадает в Миссисипи. Полагаю, вы… э-э… прошли часть этой реки, месье Эндимион.
– Да. – Я вспомнил ненадежный маленький каяк, прощание в Ганнибале и первый поцелуй Энеи.
Мы ждали. Солнце поднималось все выше. Ветер шелестел в траве. Где-то за деревьями кричала птица. Я поглядел на Мартина Силена.
– Мальчишка, – проворчал синтезатор, – если ты надеешься, что я помру по сигналу, только бы спасти тебя от солнечного удара, выкинь это из своей дерьмовой башки. Я вишу на волоске, но это старый, крепкий и длинный волосок.
Я с улыбкой притронулся к его костлявому плечу.
– Мальчик? – шепнул поэт.
– Да, сэр.
– Много лет назад ты сказал мне, что твоя старая бабка – ты называл ее бабушкой – заставляла тебя заучивать «Песни», чтобы от зубов отскакивали. Это правда?
– Да, сэр.
– Ты можешь вспомнить строки, которые я написал об этом месте… каким оно было в мои дни?
– Могу попробовать.
Я закрыл глаза. Мне очень хотелось прикоснуться к Бездне, отыскать эхо этих уроков в голосе бабушки и не мучиться, выуживая строки из памяти. Но я устоял перед искушением, я пустил в ход мнемонические приемы, которым она меня учила, и вспомнил мерную поступь стихов. Я стоял с закрытыми глазами и читал:
Нежно-фиолетовые сумерки розовеют и плавноперетекают в малиновый рассвет.Силуэты деревьев у юго-западного края лужайкикажутся вырезанными из папиросной бумаги.Небосвод из полупрозрачного фарфоране пятнает ни единое облачко,ни единый инверсионный след.Предрассветная тишина…Такая тишинабывает в зале заЯ умолк. Дальше шло нечто совсем туманное. Мне никогда не нравились эти ложно-лирические строфы, я предпочитал батальные сцены.
Читая, я держал старого поэта за плечо и теперь почувствовал, как оно обмякло. Я открыл глаза, ожидая увидеть в кровати покойника.
Мартин Силен одарил меня ухмылкой сатира.
– Недурно, недурно, – просипел он. – Недурно для деревенщины. – Его видеоочки обратились к андроиду и священнику. – Поняли, почему я выбрал этого мальчика, чтобы он закончил за меня «Песни»? Писатель из него – дерьмо дерьмом, зато память – как у слона.
Я уж собрался было спросить, что такое слон, и тут мой взгляд упал на А.Беттика. И в это мгновение, после долгих лет знакомства с вежливым андроидом, я впервые увидел его таким, каков он есть на самом деле. У меня отвисла челюсть.
– Что случилось? – с тревогой в голосе спросил отец де Сойя. Наверное, подумал, что со мной приключился инфаркт.
– Ты, – сказал я А.Беттику. – Ты – Наблюдатель.
– Да, – кивнул андроид.
– Ты один из них… от них… от львов, медведей и тигров.
Священник посмотрел на А.Беттика, потом на ухмыляющегося старика, потом – снова на андроида.
– Никогда не понимал, почему мадемуазель Энея выбрала эту метафору, – очень спокойно проговорил А.Беттик. – Я никогда не видел настоящих львов, медведей или тигров, но у меня сложилось впечатление, что их объединяет определенная свирепость, совершенно чуждая… э-э… иной расе, к которой я принадлежу.
– Ты принял образ андроида много веков назад! – Я не сводил с него глаз. Понимание, внезапное и болезненное, как удар по голове, продолжало углубляться. – Ты присутствовал при всех ключевых событиях… расцвет Гегемонии, открытие Гробниц Времени на Гиперионе, Падение нуль-порталов… Боже милостивый! Ты участвовал в последнем паломничестве к Шрайку!