Восход Эндимиона
Шрифт:
А.Беттик кивает:
– Я предпочел бы пройти трассу до темноты, месье Эндимион, но, по-моему, подобная перспектива нам вряд ли светит.
При одной только мысли о спуске по трассе в темноте в паху у меня все сжимается. Любопытно, имеется ли аналогичная физиологическая реакция у андроидов мужеского пола?
– Пора! – И я рысцой припускаю вдоль карниза.
На канатке мы потеряли несколько сотен метров высоты, теперь их надо отыгрывать. Довольно скоро карниз сходит на нет – в Небесных горах пологих поверхностей мало, – и под нашими подошвами дробным перестуком отзывается нависший над пропастью бонсай-бамбуковый настил. Перил тут нет. Ветер крепчает, и я, не останавливаясь, застегиваю термокуртку и войлочный халат. Тяжелый рюкзак
От приемной террасы до линии жумара чуть меньше километра на север. Дорога пуста. По ту сторону подернутого тучами ущелья мерцают вдоль Пешего Пути огоньки факелов. В это время суток по ту сторону Великой Бездны яблоку упасть негде – столько людей идут на север. Иные наверняка направляются к Храму-Парящему-в-Воздухе послушать Энею. Я должен успеть раньше их.
Линия жумара – четыре веревки, закрепленные на семисотметровой отвесной скале; красные – для восхождения, синие – для спуска. Опускается закатный сумрак, окрепший ветер дышит морозом.
– Бок о бок? – спрашиваю я, указывая на среднюю пару веревок.
А.Беттик молча кивает. С тех пор, как я впервые увидел его почти десять лет назад на Гиперионе, голубое лицо нисколько не изменилось. Впрочем, чего ж я еще ждал, чтобы андроид старел, что ли?
Сняв со своих «кладовок» силовые жумары, мы навешиваем их на соседние микроволоконные веревки. Интересно, насколько надежно они закреплены? Канатчики проверяют их лишь от случая к случаю, веревки могли истрепаться от неисправного жумара, перетереться о скальный выступ, могли обледенеть.
Скоро мы это проверим.
Мы пристегиваем к силовым жумарам цепные передачи и поводки. А.Беттик отматывает восемь метров страховочного троса, и мы крепим его к обвязке карабинами. Теперь, если одна из веревок сорвется, второй скалолаз сможет удержать первого – во всяком случае, теоретически.
Для подавляющего большинства населения Тянь-Шаня силовой жумар – чудо техники. Приводимые в действие солнечными батареями размером с ладонь, жумары и впрямь являют собой недурной образчик достижений конструкторской мысли. Проверив свое снаряжение, А.Беттик кивает. Индикаторы загораются зеленым. Я провожу правый жумар вверх на метр, фиксирую его, ставлю ногу в петлю, проверяю, не зацепился ли где-нибудь, продвигаю левый жумар чуть выше правого, фиксирую, переставляю левую ногу, и так – все семьсот метров. Солнце уже село, и все вокруг окрасилось в пурпурно-лиловые тона; на небосклоне загораются первые звезды. Минут через двадцать стемнеет совсем.
От воя ветра меня пробирает дрожь.
Последние двести метров веревки тянутся вдоль отвесных ледниковых стен. У нас в рюкзаках припасены ледовые крючья, но мы не достаем их, продолжая исполнять утомительный ритуал: поднять жумар – зафиксировать – шагнуть – освободить жумар – секунду передохнуть – поднять – зафиксировать – освободить – отдохнуть – поднять. На преодоление семисот метров у нас уходит почти сорок минут. На гребень ледника мы выбираемся почти в полной темноте.
У Тянь-Шаня пять лун: четыре – захваченные тяготением планеты астероиды, находящиеся на достаточно низких орбитах, чтобы отражать хоть чуточку света, пятая почти не уступает размерами старой Луне, но изувечена в верхней правой четверти единственным исполинским кратером, лучи которого разбегаются по всей видимой поверхности, будто светящаяся паутина. Эта большая луна – Оракул – как раз восходит на северо-востоке, когда мы с А.Беттиком, пристегнувшись к закрепленным веревкам, медленно идем к северу вдоль узкого ледяного гребня.
Я натянул термокапюшон и надел защитную маску, но ледяной ветер по-прежнему жалит глаза и впивается в открытые участки кожи. Мешкать нельзя, и все-таки мне хочется немного постоять: полюбоваться на Срединное Царство и планету Небесных гор.
Задержавшись у начала ледовой трассы, я медленно оглядываюсь, стараясь навсегда запомнить увиденное. На юге и на западе, по ту сторону бурлящего потока
За Поталой, в сотнях километров к западу, лежит царство гребней Кукунор – несметное множество висячих деревень и опасных мостиков. Далеко на юг вдоль исполинского хребта Лоб-санг-Гяцзо протянулась страна желтошапочников, кончающаяся пиком Нанда-Деви, где, согласно преданиям, обитает индуистская богиня блаженства. На юго-западе, там, где еще не отгорел закат – в Музтаг-Ате, десятки тысяч приверженцев ислама стерегут могилы Али и многих исламских святых. К северу от Музтаг-Аты горные цепи уходят на территории, которых я не видел даже с орбиты. В тех краях, на подступах к горе Сион и горе Мориа, нашли приют странствующие иудеи, чьи города Авраам и Исаак славятся на Тянь-Шане лучшими библиотеками. К северу и к западу от них вознеслись гора Шумер – центр мироздания – и пик Харни (как ни странно, тоже центр мироздания), оба километров на шестьсот юго-восточнее четырех пиков Сан-Франциско, где хопи-эскимосская культура цепляется за холодные гребни и папоротниковые расселины, в свою очередь пребывая в уверенности, что центр мироздания – как раз эти пики.
Повернувшись на север, я смотрю на величайшую гору нашего полушария Чомо-Лори, снежную королеву, и северную границу обитаемого мира. Дальше горная гряда исчезает под фосгеновыми облаками. Невероятно, но закат по-прежнему озаряет вечные снега вершины Чомо-Лори, а по ее восточному склону уже разлил свой нежный свет Оракул.
От Чомо-Лори хребты Куньлунь и Пхари идут на юг, мало-помалу расходясь на непреодолимое расстояние. Повернувшись спиной к северному ветру, я озираю юг и восток, прослеживаю взглядом петляющий хребет Куньлунь, мысленно представляю себе цепочки факелов в двухстах километрах к югу, где город Сиванму – «Мать-государыня Запада» (в качестве запада тут выступает юго-запад Срединного Царства) – приютил в уютных ущельях и расселинах тридцать пять тысяч человек.
К югу от Сиванму торчит из кипени облаков вершина горы Кайя, где (как верят те, что живут в ледяных городах-пещерах) покоится в безвоздушной ледяной гробнице основатель новой ветви дзен Кобо Дайши, дожидаясь своего часа, чтобы выйти из глубокой медитации.
Восточнее Кайи, за горизонтом, находится гора Кайлас – обиталище Кубера, индуистского бога богатства, а заодно и Шивы, которого, очевидно, нисколько не смущает, что фаллос отделен от него тысячей километров. Парвати, жена Шивы, вроде бы тоже обретается на горе Кайлас, но никто не знает, что она думает по поводу этого разделения.
А.Беттик совершил путешествие на Кайлас в первый год пребывания на Тянь-Шане. Он рассказывал, что пик очень красив (это одна из высочайших вершин на планете – свыше девятнадцати тысяч метров над уровнем моря) и напоминает мраморную статую, возведенную на рубчатом каменном пьедестале. Еще он рассказывал, что у самого пика, высоко на леднике, где воздух разрежен настолько, что там никогда не бывает ветра, стоит часовня из углеродистой стали. Она посвящена богу горы Демчогу, «обладателю высшего блаженства», – десятиметровому гиганту, синему, как небеса, увешанному ожерельями из черепов и радостно обнимающему в танце свою супругу. Андроид сказал, что синекожее божество чем-то похоже на него. Сам чертог стоит посреди круглой вершины, которая находится в центре мандалы, образуемой более низкими вершинами, и обведена священным кругом Демчога. Там созерцающий обретет мудрость и освободится от страданий сансары.