Восход Эндимиона
Шрифт:
Сполоснув руки и лицо, я вернулся на залитую лунным светом террасу, слегка протрезвевший от холодного ветра. Стоя рядом с А.Беттиком, я устремил взгляд на переливающуюся огнями пагоду: толпа распределилась концентрическими кольцами, а в центре стояла моя маленькая спутница. Смех умолк, суеты – как не бывало. Один за другим монахи, архаты-святые, монтажники, плотники, каменщики, настоятели, градоначальники и маляры вполголоса задавали вопросы молодой женщине, и каждому она находила ответ.
Казалось, я видел подобную картину совсем недавно. Мне потребовалось не более минуты, чтобы припомнить: до цели путешествия сорок астрономических единиц, мы
Опершись на бамбуковый шест, я взглянул при лунном свете на А.Беттика.
– Ей надо проявлять осторожность, – негромко проговорил я, тщательно произнося каждое слово, – а то ее начнут почитать как богиню.
А.Беттик едва заметно кивнул:
– Они вовсе не думают, что мадемуазель Энея – богиня, месье Эндимион.
– Это хорошо. – Я обнял андроида за плечи. – Это хорошо.
– Однако, – добавил он, – многие из них, вопреки всем ее стараниям, убеждены, что она – Бог.
17
Энея оставляет дискуссионную группу, выходит к нам, и мы рассказываем о прибытии Ордена.
– Чим Дин говорит, что далай-лама позволил им поселиться в старом монастыре на Выдровом озере, – сообщаю я. – Под сенью Шивлиня.
Энея улыбается и молчит.
– Им запрещено пользоваться летательными аппаратами, – продолжаю я, – но они вольны ходить повсюду. Повсюду.
Энея кивает.
Мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.
– И очень скоро они услышат о тебе! – выкрикиваю я, потеряв терпение. – Миссионеры будут тут через неделю, если не завтра, и повсюду станут совать свой нос – вынюхивать, выслеживать и передавать сведения начальнику, и нам еще здорово повезет, если это будут миссионеры, а не солдаты!
Помолчав еще немного, Энея говорит:
– Нам повезло, что это не комиссия «За мир и справедливость во Вселенной».
– А это еще что?
– Сейчас не время объяснять, Рауль, – качает она головой. – Наверное, у них тут еще какое-нибудь дело, кроме… кроме искоренения нонконформизма.
Еще в первые дни моего пребывания здесь Энея рассказала мне о том, что происходит в Священной Империи: на Марсе мятеж палестинцев привел к эвакуации властей и ядерной бомбардировке с орбиты; на территориях Кольца Ламберта и Безбрежном Море вспыхнули восстания вольных торговцев, не прекращается война на Иксионе и десятках других планет. Возрождение-Вектор, где разместились огромные флотские базы (а при них бесчисленные бары и бордели), гудит, как растревоженный улей. А поскольку теперь основу Имперского Флота составляют звездолеты класса «архангел», новости обычно запаздывают всего на пару дней.
Пожалуй, самым интригующим был слух, что один из этих «архангелов» взбунтовался, бежал на Окраину и теперь устраивает набеги. Он нападает на конвои Гильдии, причем стремится лишь вывести из строя транспорты без особого ущерба для экипажей, и громит оперативно-тактические группировки Имперского Флота, занятые подготовкой очередного похода на Бродяг по ту сторону Великой Стены. В последние недели пребывания Энеи и А.Беттика на Возрождении-Вектор стали поговаривать, что тамошним флотским базам грозит опасность. Еще были слухи,
– Далай-лама устроит официальный прием в честь имперских сановников.
– И что?
– Надо позаботиться, чтобы нам прислали приглашение.
Вряд ли я на самом деле разинул рот, но ощущение было именно такое.
– Я позабочусь. – Энея касается моего плеча. – Поговорю с Чарльзом Чи-кьяп Кэмпо и Кэмпо Нга-Вань Таши, чтобы нас непременно включили в список приглашенных.
Тут я окончательно теряю дар речи, а она возвращается к своим ученикам. В мягком свете фонарей их глаза лучатся покоем и безмятежностью.
Я начитываю эти слова на микровелен и вспоминаю, как писал их в свои последние дни в ящике Шредингера на орбите Армагаста, вспоминаю, в какой спешке диктовал, почти не сомневаясь: по всем законам теории вероятностей мне осталось недолго, а потом сработает детектор и лопнет ампула с цианидом. Почему я тогда вел повествование в настоящем времени? Да, теперь вспомнил.
Когда меня приговорили к смерти в ящике Шредингера (точнее, не в ящике, а в капсуле), мне позволили взять с собой кое-что из личных вещей: одежду и комлог размером с ладонь, который я унес с корабля на Тянь-Шане. Коммуникатор вывели из строя. Не знаю зачем, все равно он ничего бы не смог передать сквозь силовое поле, если бы даже было кому передавать, но бортжурнал – после тщательного изучения в процессе дознания – не тронули. На Тянь-Шане я начал делать ежедневные записи.
Именно эти записи я и вывел в ящике Шредингера на экран скрайбера, чтобы просмотреть их перед тем, как писать самые личные главы, и, наверное, как раз поспешность этих записей, угадывающееся в них ощущение неминуемой катастрофы заставили меня прибегнуть к повествованию в настоящем времени. Все, связанное с Энеей, свежо в моей памяти, но некоторые воспоминания, стоящие за этими наспех сделанными записями, настолько ярки, что сердце щемит от боли утраты.
Записывая, я переживаю все заново.
Фонограммы нескольких ее вечерних дискуссий я записал на комлог. В последние дни я частенько прокручиваю их, чтобы только вновь услышать ее голос.
– Расскажи нам о Техно-Центре, – попросил один буддийский монах в тот вечер, когда прибыли имперские корабли. – Пожалуйста, расскажи нам о Центре.
Энея медлит всего мгновение, чуть склонив голову к плечу.
– Давным-давно… – начинает она. Она всегда начинает так длинные объяснения. – Давным-давно, больше тысячи стандартных лет назад, до Хиджры… до Большой Ошибки… единственные разумные существа, известные людям, были сами люди. Тогда мы считали, что если человечество и создаст когда-нибудь иной разум, то он станет плодом огромных усилий… в виде громадного множества кремниевых элементов, старинных усилителей, реле и полупроводниковых приборов, называвшихся транзисторами, микросхем и процессоров… то есть возникнет в машине, состоящей из множества микросхем. Иными словами, мы пытались содрать, простите за выражение, принцип работы и устройство человеческого мозга.