Восход Ганимеда
Шрифт:
Барташов побледнел еще больше и заставил себя поднять взгляд.
Что он мог сделать в данной ситуации, черт побери? Признаться в собственной фальсификации? Сказать им, что Лада вовсе не робот? Николай Андреевич внезапно с уничижительной ясностью понял, что оказался заложником собственной лжи…
«Ты кто, карьерист или патриот?» – всплыли в его памяти слова Колвина.
Патриот… Он хотел сделать как лучше, хотел, чтобы наука наконец достигла тех высот, когда обыкновенные ребята перестанут погибать среди политых кровью скал…
Его благими намерениями
Нет, этого нельзя допустить, – в последний момент Барташов все же сумел сделать выбор между собственной совестью и интересами карьеры.
– Господин генерал-полковник… – вновь обратился он к командующему, но тот, к изумлению и досаде Николая Андреевича, лишь раздраженно отмахнулся от него, не отрывая глаз от экрана.
– Отстань, Барташов, ты уже ничего не можешь изменить! – не поворачивая головы, прошипел он. – Испытания состоятся, хочешь ты этого или нет!…
Напряжение на площадке достигло апогея. Взгляды всех присутствующих были устремлены к экранам, и потому никто не обратил внимания на майора Колышева, который отошел в сторону и, убедившись, что за ним никто не следит, вороватым движением достал из внутреннего кармана кителя трубку телефона сотовой связи.
Взревев двигателем, первый БТР выскочил на противоположный склон долины. Рощин видел, как с него спрыгнуло несколько фигур в полосатых халатах, они рассыпались в стороны, как стайка вспугнутых птиц, и, петляя, побежали к кромке воды.
– Горенко, скажи нашей девочке, пусть работает, – коротко приказал Рощин в коммуникатор. – Логвин, на исходную, – добавил он.
Передавать приказ не было никакой нужды: Лада ждала его, ее коммуникатор исправно работал на частоте взвода, а все тело буквально превратилось в комок нервов и напряженных мышц.
Она видела БТР и фигуры в халатах, спрыгнувшие с его брони и теперь стремившиеся поскорее укрыться в прибрежных зарослях, подле брода.
Мягкая теплая резина оптического прицела облепила ее правый глаз – это патрубок окуляра, горячий от удушливой жары, присосался к коже, мгновенно укрупнив панораму прибрежных зарослей… Бегущие к воде фигурки внезапно выросли, будто подались к ней навстречу, и Лада вдруг поняла: все будет совсем не так, как на огневом рубеже полигона в Гагачьем.
У фанерных истуканов не было лиц… Сейчас же она видела их – потные, небритые, искаженные от тех усилий, что требовал бег по пересеченной местности в полной боевой выкладке…
Она попыталась вспомнить ту войну, на которой ее фактически убили, вспомнить свою боль, ненависть, все, что ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ ПРИСУЩЕ ЕЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К ЭТИМ ЛЮДЯМ… но ничего не получилось. Она видела лишь искаженные человеческие лица, прыгающие в паутине снайперской оптики, вместо ненависти была обреченная пустота, вместо воспоминаний, в возвращении которых убеждал ее Вадим Игоревич, из глубин подсознания вдруг начал накатываться странный, уже слышанный когда-то визг, так похожий на скрипящий звук заблокированных тормозов…
Она поняла: сейчас, сейчас
Палец Лады мягко потянул тугой курок…
Первая фигура моджахеда, уже почти достигшего спасительных кустов, вдруг дернулась, словно налетев на невидимую преграду, и безвольным кулем покатилась к воде, пачкая песок бившей из простреленной головы кровью…
Лада видела это, но уже не могла остановить машинальное движение своих рук, и когда следующий «дух» влип в паутину координатно-прицельной сетки, ее палец вновь потянул тугую скобу…
Это было похоже на тягостное, кровавое наваждение…
Именно в эти секунды, когда глаза застило кровавым туманом, а к горлу подкатил внезапный, неконтролируемый тошнотный спазм, она поняла, что никогда не убивала раньше. Никогда не была ни на какой войне, а главное – никогда уже не забудет эти кровавые брызги, казалось вылетевшие прямо ей в лицо, в оптику прицела, вслед за плавным движением курка…
Затвор винтовки выплюнул последнюю гильзу и щелкнул впустую.
Лада медленно опустила оружие, прислонила его к стене и села, не видя ничего вокруг, сжав пылающую голову ледяными ладонями, лишь чувствуя, как струится по спине между лопатками холодный липкий пот.
Выстрелы ВСС в знойной, предгрозовой тиши прозвучали, как едва уловимые сиплые вздохи простуженного человека.
БТР на противоположном берегу выбросил сизое облачко дыма и попятился, натужно царапая сухую, каменистую почву громадными литыми колесами. Его башня нервно дернулась сначала в одну, затем в другую сторону, и спаренный с пушкой крупнокалиберный пулемет вдруг зашелся длинной оглушительной очередью, наугад осыпав пожухлый прибрежный кустарник свистящим на рикошете смертельным шквалом свинца.
Рощин, которого затянувшаяся пауза между приказом и первым выстрелом прикомандированного снайпера заставила изрядно психануть, дал знак ожидавшему команды сержанту, и тот молча, сноровисто пробежал по траншее к вынесенной чуть вперед стрелковой ячейке, куда вел узкий ход сообщения.
Позиции взвода молчали, словно тут и не было никого, а выстрелы снайпера только пригрезились перепуганному механику-водителю БТРа.
Пулеметный огонь стих, наступила короткая пауза, в которой было слышно, как с треском вспыхнул подожженный трассерами кустарник. По правому берегу вдоль воды взъярилось жадное пламя, заволакивая переправу клубами сизого дыма.
Сержант в этот момент уже находился в стрелковой ячейке, быстрыми заученными движениями готовя к стрельбе «РПГ-27» системы «таволга». Реактивная граната с тандемной боевой частью была разработана для поражения целей, оснащенных активной броней; для БТР подобный выстрел выглядел излишеством, но капитан отдал приказ, не желая раньше времени обозначать позицию Горенко…
Облако пыли, взметнувшееся от выстрела «РПГ», клубясь, окутало точку запуска, словно в этом месте по иссохшей без дождя земле стеганули огромным прутом; на противоположном берегу, сквозь дым от горящего кустарника, злобно сверкнул огонь, и тут же накатил грохот…