Шрифт:
Предисловие
В авторском предисловии принято раздавать благодарности, но я не буду этого делать. Не потому что некому, и не потому что этот роман - всецело моя заслуга (ведь так не бывает). Просто время не пришло. Для вас, тех, кто читает эти строки, мир все еще прежний, возможно - плохой, наверное - хороший, чаще - разный. Но - прежний, такой - каким вы его знали всегда. А этот роман призван все изменить, как сейчас говорят - взорвать сознание.
Амбициозно, пафосно, самоуверенно... Вы можете подобрать к моим словам любые эпитеты, благо - великий и могучий каждому из нас предоставил безлимитный ареал возможностей. Но это ничего не изменит. А мой роман, я
Еще в авторском предисловии принято рассказывать, как создавалось произведение. Этого я тоже не буду делать. Потому что, будем честны, вам плевать. Я не Толкин, не Кинг, не, прости господи, Мартин. И все, чем мне стоит с вами поделиться - в этом романе, а не за его пределами. Закулисье (мой собственный маленький Лимб) - это игра другого уровня. В нее тоже можно играть вдвоем, но лишь тогда, когда это уместно.
А вот о чем мне действительно стоит сказать в предисловии, так это о мире, который я описал. Он так похож на наш с вами, что их очень легко спутать. Многое будет знакомо, что-то покажется родным до колик. Но знайте - это другой мир, пусть даже неотличимый от нашего. Поэтому все аллюзии и отсылки, все социальные и политические мотивы, которые вы здесь встретите, ни в коей мере не пропагандируют межрасовую ненависть, религиозную нетерпимость и недовольство актуальным государственным строем. Все это - плод моей фантазии, любые совпадения - случайны. Остальное - на вашей совести.
Глава 1 - Безумие в ипотеку
Он шел, не разбирая дороги. Ноги сами несли его к дому. Подол неба, едва подсвеченный розоватой охрой, улыбался обреченной ночной прохладе. Еще полчаса и романтика полутеней отступит, ее место займет прямой до грубости и однозначный до омерзения свет, яркий, самоуверенный. День лицемерен, неумолим и жесток. Наивен тот, кто верит в невинность света и порочность темноты. Мир не такой, каким кажется.
Карн глубоко затянулся и посмотрел вверх. Кусочек неба. Кусочек светлеющего неба, зажатый между каменными исполинами, отвратительными в своей роковой бездыханности. Они совсем не серые и монотонные, какими их описывают современные недопоэты. Но цветастая отделка и неоновая паутина не меняют сути. Манекен не улыбнется вам, даже если вы бережно оденете его в стильный костюм от «Гуччи». «Ролекс» на руке и «Кельвин Кляйн» в промежности может и придадут уверенности, но ума не прибавят. Дерьмо в любом случае остается дерьмом. В этом наш мир постоянен. Что ж, хотя бы в этом.
Он затянулся еще глубже. Докурил. Поискал глазами урну, метко послал в нее окурок. Достал новую сигарету, любимый «Честерфилд». Чтобы попасть домой, нужно было повернуть направо, но он повернул налево. Неспешно пересек проезжую часть, закономерно пустую в столь ранний час, вышел на широкую площадь, закованную в асфальт и мрамор. Когда-то здесь росли ивы, вспомнил он. Какой-то особый род ив, невысоких, до неприличия разлапистых, узловатых деревьев. Он лазал по ним в детстве, когда гулял здесь с родителями. Тогда они были счастливы, все вместе. Тогда они все вместе были живы. Кажется, на даче средь седого хлама на чердаке еще можно найти видеокассеты с записями этих прогулок. Видеокассеты? Он грустно улыбнулся. Это что-то из прошлой жизни, из той жизни, где на площади росли ивы. Какой-то особый род ив...
Он прошел вдоль холма, на котором возвышался многометровый бетонный памятник. Памятник с пафосной историей и печальным ее воплощением. Он видел эту каменную звезду тысячи раз, в том числе - в детстве. Тогда все казалось проще и ярче. А что изменилось? Мир то остался прежним. «Ты изменился, - прошелестел ветер.
– Забыл, зачем пришел. Забыл, зачем все это». Охапка свернувшихся, высохших листьев брызнула ему под ноги. Карн остановился, прислушался к ощущениям. Его зашатало, волшебник в голубом
Аллея, ровная, словно выпущенная из лука стрела, вывела к старому парку развлечений. Когда-то этот парк казался ему поистине огромным. Когда? Двадцать лет назад? Но ведь с тех пор ничего не изменилось, даже механическое сердце колеса обозрения скрипит так же, как прежде. Прошло два десятилетия, а механизм так никто и не смазал. Но колесо работает, спокойное, уверенное и непоколебимое. Ему плевать.
Лавочка, утопленная в кустарнике, названия которого Карн не знал. Здесь по праздникам пьяные малолетки потягивают пивко, зорко озираясь, дабы вовремя заметить приближающуюся опасность в погонах. Он тоже был таким. Хотя, конечно, не таким, ведь дети редко похожи на отцов. В его время малолетки могли пить где угодно и когда угодно, никаких запретов на алкоголь в общественных местах не было. А может он о таковых даже не подозревал, что, по сути, одно и то же. Проще ли от этого жилось? Едва ли. Печень подтвердит.
Впереди аллея упиралась в редкую серо-зеленую стену лесного массива, разбегаясь в стороны идеально ровными перпендикулярами. Но Карн не повернул, ни вправо, ни влево. Дойдя до выбеленного бордюра, он просто перешагнул через эту смешную преграду и двинулся вниз по склону, по узкой, но хорошо различимой тропинке. Тропинка была здесь всегда, по ней ежедневно спускались к реке сотни ног, но петлистая лесная дорожка так и оставалась петлистой лесной дорожкой, по весне или после дождя обращавшейся глинистым месивом. Никто даже не подумал, что можно дорожку «облагородить». А вот засрать - пожалуйста, как говорится - от души. Презервативы под каждым кустом, стеклянные бутылки и пластиковые стаканчики, дерьмо. Все в лучших традициях. И ведь продолжают, продолжают засерать, и так уже находясь по уши в собственных отходах. Нет, подумал Карн, мы такими не были.
Тропинка извивалась, становилась шире, угол наклона увеличивался. Но спускаться всегда проще, особенно когда не думаешь о том, что рано или поздно придется поднимать. Хотя быть может не всем это надо - подниматься. Кому-то проще жить в грязи, в хлеву, в обнимку со своими демонами. Но проще не значит лучше. Встречный вопрос - а кто мы такие, чтобы судить других? Ответ прост: мы - люди, поэтому мы можем, должны, обязаны судить себе подобных, иначе социум обречен на анархию и деградацию.
Принято считать, что алкоголиков «по синьке» тянет на философию. Карн пил не так часто, чтобы уверенно отнести себя к этой категории. Он смутно подозревал, что этиловый спирт каким-то образом снимает некоторые природные, возможно - инстинктивные барьеры между осознанием и подсознанием. Какие-то снимает, а какие-то наоборот - возводит. Так действует любой наркотик, кроме разве что никотина. Восприятие расширяется, осознание меняет масштаб. У каждого по-своему - это да. И слишком индивидуально, чтобы можно было опираться на какие-то общие тенденции. Кроме очевидной - привыкания. А самое главное, что ученые-переученые об этом ничего не знают. Ровным счетом ничего. В этом была уверена госпожа Бехтерева. В этом был уверен Карн.
На сколько там процентов изучен человеческий мозг? А мировой океан? А космос? Зато да - смывающиеся втулки мы научились делать. Апофеоз, блять, научной мысли!
Он и не заметил, как вышел к реке. Тропинка в очередной раз срывалась под невероятным углом, потом резко упиралась в небольшой холмик и выводила к асфальтированному участку, обозначавшему въезд на мост. Хотя «въезд» это громко сказано, мост исконно был пешеходным. А называли его в народе «Голубым мостом». Можно было предположить, что столь оригинальное название связано с некоей романтической историей. Стоял бы этот мост где-нибудь в Европе, так его однозначно окутали бы таинственным нуаром про парочку говномесов. К счастью, в этой стране любовь все еще оставалась прерогативой разнополых существ. А «Голубой мост» называли голубым просто из-за цвета, в который он был выкрашен.