Восход луны

Кешоков Алим Пшемахович

— Ты такая заметная, видная, как же мать тебя отпустила? Долго ли красивой девушке уколоться о дурной глаз!

Фарида смутилась, не зная, что отвечать. Сказать правду все от нее отвернутся, может быть, даже прогонят: как же, она проклята аллахом, она нарушила обычай…

— Я ненадолго. Помолюсь у гробницы святой и пойду. — Но Фариде тут же показалось, что этого мало, она добавила: — Если угодно будет аллаху, научусь шитью и вернусь в деревню помогать маме.

На женщину ее слова произвели впечатление. Не каждой девушке придет в голову поклониться праху святой. Женщина прониклась к Фариде искренним уважением и уже

готова была предложить свои услуги, но, к счастью, она тоже не знала, где упокоилась жена пророка.

Стало жарко, машин на дороге сделалось больше. Промчался переполненный до отказа, обшарпанный, старенький автобус, где явно не хватило бы места всем плакальщицам. Женщины, увидев в окнах знакомых, закричали, приветствуя их, а Фарида снова натянула на самые глаза черный платок. Слава богу, пронесло.

— Ох, не стало у родителей власти над детьми, — вздохнула попутчица и, наверное, добавила бы что-то еще, если бы очередной автомобиль снова не потеснил ее на обочину.

«Надо не попадаться никому на глаза по крайней мере несколько месяцев, пока все уляжется, — размышляла Фарида. — Мать будет в отчаянии: «Где моя дочь?» И Зуфри начнет ее терзать, требуя возвращения шарты. Спутница говорит, что вдова боится жить одна. А Салуа?» Не берет ли Фарида грех на душу, желая скрасить одиночество чужой женщины и бросив собственную мать?

Наконец показался небольшой городок. Каменные и глинобитные дома с плоскими крышами жарились на солнце. Жители спешили на базар, чтобы сделать покупки до наступления полдневного зноя.

Вдова оказалась простой и славной женщиной. Звали ее Саидой. Она была похожа на пловца, бессильного справиться с бурным потоком. Потоком этим была беспросветная нужда, но Саида мужественно держалась на поверхности, надеясь все-таки, что вода сама вынесет ее к берегу спасения.

Когда-то Саида жила в живописном городке, считавшемся черкесским. Она рано овдовела и растила двух сыновей одна. В начале войны старший, Хамби, ушел на фронт, в бригаду, состоявшую из одних черкесов. Жителей эвакуировали, и вдова покинула родной город, таща за собой повозку с уцелевшим скарбом.

Малолетний сынок сидел на узлах; Саида вдобавок гнала перед собой несколько овец, составлявших главное ее богатство.

Скиталась она долго. В городе пристанища не нашла, а в поселение для беженцев идти не хотела. Многие черкесы подались в Н. — там беженцам оказывали посильную помощь, старались хоть кое-как разместить их.

От стариков Саида слышала немало о тяжкой доле предков, переселившихся сюда в прошлом столетии с благословенного Кавказа. Александр II и турецкий султан Довлет-Гирей, долго враждовавшие друг с другом, наконец сошлись. Царю понадобились плодородные земли черкесов, чтобы заселить их казаками, укрепить окраины державы и поставить таким образом заслон на пути завоевателей, мечтавших прибрать Кавказ к рукам.

Довлет-Гирею нужны были бесстрашные джигиты, которые не столь строго придерживались мусульманских заповедей, в том числе и запрета убивать. Ими он надеялся усилить армию и с их помощью поддержать разваливающуюся империю. Был еще третий «сообщник» — местный князь. Он просто испугался отмены крепостного права, грозившей ему потерей рабов, поэтому и склонял подданных уйти на чужбину.

Девушек и молодых женщин по дешевке продавали в турецкие гаремы, а детей, стариков

и старух отдавали в рабство. Рабы возделывали бесплодные земли, строили жилища, осваивали пустыни. Если кто-то не выдерживал — что ж, такова, значит, была воля аллаха. Редким счастливцам удавалось вернуться на родину.

Предки Саиды чудом добрались до далеких земель. К ним примкнули сотни переселенцев из разных мест. Аул был создан на голых камнях, нужен был нечеловеческий труд, чтобы из камня и песка «выжимать» хлеб. Старший сын Саиды долгими вечерами с замиранием сердца слушал рассказы деда о горестной участи предков.

Дед всю жизнь мечтал, что найдется в конце концов предводитель, караван-баши, который через пустыню поведет черкесов к родным местам. Этот великий подвиг будет удостоен высшей награды — песни, в ней караван-баши останется жить века.

Старик говорил:

— Кто мы? Зерна, просыпавшиеся на дорогу из худого мешка. Арба истории давно громыхает где-то за горами, а зерна по-прежнему лежат на земле. Какая судьба их ждет? Может, раздавят колеса идущей следом арбы. Может, склюют птицы… Нет! — восклицал дед, будто заглядывал в будущее. — Найдется караван-баши, Он, как нарт Сосруко, который спас свое племя, подберет эти зерна, отнесет их на Кавказ и бросит в родную почву. Зерна дадут новые ростки…

— Дед, а когда родится такой богатырь? — спрашивали внуки.

Старик, бывало, сверкнет глазами, вскинет густые, седые брови, лежавшие над глазами, как облака над пропастью:

— А может, он уже родился, да только набирается сил! Вдруг это ты? А?

Мальчишки загорались, каждый уже видел себя тем самым караван-баши, что на сказочном коне или на верблюде ведет черкесов через пески. Может, эти рассказы и грезы поселили в них с ранних лет тягу к странствиям? Хамби всегда мечтал о дальних землях, его тянуло на Кавказ, он жаждал «одним глазом взглянуть на землю предков». Мечта его сбылась. Он поехал туристом на Кавказ, но только вернулся — и сразу ушел на фронт.

Через столетие снова совершилась несправедливость. Аул черкесов-переселенцев подвергся нападению. Хамби был среди тех, кто защищал его от оккупантов. Глядя на вражеские самолеты, Хамби думал: «Вот те самые черные птицы, о которых говорил дед, они подберут просыпавшиеся на дорогу зерна», — и воевал самоотверженно. Солдаты захватчиков наседали, кто-то из офицеров смалодушничал и подал команду отступать. Хамби продолжал вести огонь, крича:

— Нельзя отступать! Их больше в пять раз, но мин у нас больше, чем их самих. Не отдадим аул, пока есть мины!

Бой длился долго, до тех пор, пока защитников аула не окружили с трех сторон. Минометный расчет попал в плен, через день Хамби оказался в лагере для военнопленных. На стене барака Хамби ночью написал собственной кровью:

«Умру я не в постели, а только на поле боя, буду драться до конца…» Он бежал при первой возможности, но, прежде чем вернуться домой, провел целый год в соседней стране. Саида уже давно оплакивала его и вдруг получила письмо. Она поначалу даже не могла поверить своему счастью. Письмо от сына она сложила втрое, как складывают амулет, зашила в сафьян и до сих пор носит на шее. Дотронется рукой до амулета — словно прикоснется к сыну. Потом Хамби уехал в Европу и взял с собой братишку. Саида не возражала: два брата — два лезвия одного кинжала, вдвоем легче защититься от бед на чужой стороне.