Восход
Шрифт:
Следом за ним и мы с Ильей. Скоро достигли берега, где сидел уже одетый Никита.
— Ну, Илья, вы идите с Сатаровым составлять список, а мы зайдем пообедать с Никитой.
— И я с ними пойду, — сказал Никита.
— А обедать? Что же ты, голодным останешься? А что скажет моя мамка?
— Но зато я познакомлюсь при составлении списка с населением.
— Никита верно говорит, — поддержал Илья. — А обед и у нас найдется. Что же, у кузнеца и жрать нечего?
— Где собранье созвать?
— В школе. С учительницей я сговорюсь.
Проходя мимо подмостков, я невольно
Глава 3
Чем ближе подходил я со стороны гумна к саду дьякона, тем больше меня охватывала робость. Я испытывал стыд и чувство какой-то неизъяснимой вины.
Да, я не заходил к ней полгода. За это время приезжал сюда только два раза, и то на день, не больше. Мне не удалось ее повидать и особой охоты не было. И ей со мной, наверно, тоже не было интересно встретиться. В самом деле — зачем? Нечто похожее на любовь между нами как-то возникало.
Она — учительница, много знает, и мне иногда тяжело было говорить с ней. Чтобы скрыть свое невежество, я больше всего прибегал к шуткам, к напускному веселью. Это выручало меня, и ей было со мной не скучно. Только чувствовал я, что она старалась не замечать моего невежества.
Я не мог поверить, что она полюбит меня. За что? Я неотесан, некрасив, вдобавок без руки. И, боясь, что действительно влюблюсь безнадежно и тяжело, я отошел от нее. Потом влюбился в другую девушку — Лену, получил отказ. А затем революция.
Попал в уездный город и весь ушел в работу. Попросту говоря, стало не до любви. Даже к Лене ни разу не заезжал н старался при командировках избегать ее село. Слишком горьки были воспоминания. А все ни к чему. Не такое время.
Но слова матери, что Соня заходила к нам, спрашивала обо мне, а потом перестала ходить, тронули меня. Вспомнились наши беседы с Соней в саду, где она кормила меня пельменями и поила малиновой настойкой. Вспомнилось, как у себя в комнате при школе она сообщила мне об убийстве Распутина, затем об отречении царя.
Мы оба радовались этим событиям. Накануне отречения царя я находился под домашним арестом. Урядник, обыскивая, нашел у меня несколько брошюр, привезенных мне братом Мишей с войны. С меня была взята подписка о невыезде.
И вот сейчас, медленно идя межою и оглядываясь, как вор, прихожу к мысли, что много хорошего я видел от Сони. И то, что она, внимательно относясь ко мне, иногда подтрунивала, — что ж, ей скучно было, она ни с кем не дружила, а тут подвернулся человек достаточно грамотный, начитанный и, как она говорила, «самородок». Обижаться мне не на что. Потом она взялась учить меня, не знаю зачем, немецкому языку. Советовала поступить в университет Шанявского в Москве. Иногда неизвестно почему во мне пробуждалось самолюбие. Я негодовал на ее превосходство надо мною и злился. Ишь «самородок»! Будто неотесанный какой-то камень. Но ведь большая часть моих товарищей по работе в уезде тоже «самородки». Правда, есть среди нас люди с высшим образованием и со средним. Они разного возраста. Вот врач, старый земский врач Сонин, вот землемер Начеткин, вот сын
Минует оно, грозное время, не будет войны, голода, разрухи, тогда и нам можно будет учиться. А сейчас надо собирать силы и ценить каждого способного человека, если он решил работать с нами. Что ж Соня? Она может быть очень полезной. Пустяки, что она дочь дьякона. Да какого еще дьякона! Из мужиков.
Я подходил к калитке сада. Соню я заметил, когда пошел в сад. Она была за густым малинником у клубники. То мелькнет ее белое платье, то покажется голова с пышными волосами, то вновь скроется. Она меня не видела.
Долго я стоял и любовался ею, прячась в густой тени огромной яблони. То и дело оглядывался по сторонам, как бы кто не увидел. Но ни в огородах, ни в переулке никого не было. И вот она встала. В руках у нее тарелка, полная клубники.
Посмотрев по сторонам, Соня начала выбираться из грядок. Она шла теперь лицом ко мне, в сарайчик. Лицо ее было, как показалось мне, хмурым, брови сдвинуты.
Вдруг поднявшийся ветер зашелестел в саду среди деревьев. Посыпались яблоки, стуча по сухой земле, как град. Ветер взметнул Соне волосы с затылка на лоб. Она поправила их на ходу и быстро прошла в сарай. Скрипнула дверь.
Внезапно упали первые крупные капли дождя. Зашелестели по листьям. Еще осыпались яблоки. Робость моя исчезла. Я тихонько на носках приблизился к сараю. Остановившись у полузакрытой двери, я постучал.
— Кто там? — испуганным, как мне показалось, голосом спросила Соня.
— Царь Петр, — осекшимся голосом ответил я.
— Кто, кто?
— Софья Павловна принимает?
В это время хлынул дождь. Я быстро открыл дверь и вошел.
— Здравствуйте, Соня!
— Здравствуйте, Петр Иванович. Руки у меня грязные, извините.
На «вы» началось.
Она подвинула мне блюдце с крупной ягодой.
— Спасибо, Софья Павловна, — в тон ей ответил я. И видел, как едва заметная складка возле ее рта мелькнула и исчезла.
Мы хорошо понимали друг друга.
— Ешьте, ешьте, — сурово глянув на меня, настойчиво предложила Соня.
— Что-то неохота!
Она перебирала клубнику, чистила от лепестков. Пальцы ее, выпачканные в ягодах, работали быстро.
Чтобы не молчать, я спросил:
— Как живем, Софья Павловна?
За ответом ей в карман не лезть.
— Так же, как вчера. А вы?
— Помаленьку.
И опять молчание. А дождь хлынул потоком. Загудел ветер, в саду зашумело, явственнее слышалось, как падают яблоки.
— Отрясет яблони дочиста, — сказал я.
— Не жалейте. Спадает падаль.
— Падаль что, а есть здоровые.
— Здоровое никогда не упадет, — сказала она подчеркнуто.
Соня встала, отряхнула фартук, подошла к двери и подставила ладони под дождь.
Она старательно мыла не только ладони, но и руки до локтей. Затем, брызнув на меня, принялась вытирать их полотенцем.