Восходитель, Бурлаков Ю. Б.

Восходитель

на обложку

Бурлаков Ю. Б.

Шрифт:

Здесь он затеряется, сказал Виссарион.

– В Сванетии никогда.

...Самолет с телом Хергиани летел над горами Кавказа. Вот и Сванетия. Но не на посадку пошел самолет, он взмыл вверх, к Бангуриани, вершине первого альпинистского крещения Миши, потом развернулся над, перевалом Башиль, прошел над Уллу-Тау-Чаной, над гребнями Далла-Норы и Чатына и направился к Ушбе., Самолет облетел ее на высоте седловины в непосредственной близости от знаменитых стен. Пилоты понимали не мог Хергиани лечь в землю, не попрощавшись с вершинами.

Тысячи горцев молча следили за этим кругом прощания.

...Со всех селений Сванетии, близких и далеких шли люди в Местию, в Лагами. Обомкнув полукольцом дом Хергиани, каждая селенческая делегация пела «Зарю». Свою «Зарю». Потому что песня-стон в каждом селении

поется по-своему. В Ушгули своя «Заря», в Нала своя, в Мулахи своя, в Бечо своя, в Лентехи своя, в Местии своя...

Торжественно и печально лилось над Лагами многоголосое пение, под которое десятки веков погребаются сваны.

...В ночь с 14 на 15 июля, последнюю перед похоронами, сваны вскрывали гроб. Из комнаты были удалены почти все. Остались Виссарион, Максим и еще два-три человека.

Сваны делали это, на первый взгляд странное, вскрытие по двум веским причинам увидеть истину своими глазами и положить к покойному его лучшую одежду, как требовали правила. Они срезали с альпиниста страховочный пояс с обрывком новой австрийской веревки, внимательно рассмотрели пряди в месте разрыва все ли совпадало с рассказом Онищенко? Вложили спортивный костюм, куртку, обувь...

...Длинная людская река соединила Лагами с центром Местии. Впереди шествия рядом с портретом Хергиани шел его последний напарник.

Митинг.

Предпогребальное оплакивание.

Бьется поседевший на глазах Виссарион: я знал, что так случится, но не думал, что так рано... Сванские женщины, похожие на монашек, обладающие особым даром страдания, почти мученическим талантом, вели плач с причитаниями. Громко звучит голос Евы. Мечется у ямы с распущенными волосами страшная Шушана, Мишина тетка.

О, дедес исгва, Миша. О, дедес исгва...

Все смешалось здесь, не враждуя, и идейные речи, и обрядовые слова, и почетные караулы, и тонкие свечи и черные одежды, и красные пионерские галстуки.

Никого и никогда не провожала так Сванетия.

Швендбав хар хоча мара Мишас...

Огромный бурый бык, нагнув голову, истово лижет ботинок свана, говорящего ритуальные слова. Янтарные глаза быка глядят печально и доверчиво. Кто знает может, он взывает о пощаде, а может, благодарит за уготованную судьбу. Две тонкие свечи трепетно дрожат на его красивых рогах.

Этот медвежьей масти бык любимый бык Миши будет сейчас забит. Мясо его сварят в трех больших котлах и подадут вместе с лепешками и аракой на сорокадневный поминальный стол.

Швендбав джарх нишгвей... сван поднимает вверх бутыль саракой. Шершавый бычий язык лижет черный ботинок.

Скажи, Виссарион, почему ты разрешил схоронить сына не на тихом фамильном кладбище, а у шумной площади? спросил на поминках строгий родич.

Сын давно уже не лично мой. Он давно принадлежит народу. Да, согласился родич, он накрыл нашу землю золотой шапкой.

...1972 год, 8 июля. Местия. Солнечный день. Белое покрывало падает с высокого памятника: базальтовый Тигр скал смотрит вверх на горы.

И вновь гремят многоголосые песни. Но печальной «Зари» здесь уже нет. Сваны поют «Лиле» песню о солнце, любимую песню Миши, и «Квириа», песню о человеке, прожившем достойную жизнь.