Восхождение царицы

Джордж Маргарет

– Отдай ей цветы, – подсказывает нянька.

Я медленно поднимаю руку и возлагаю свой маленький дар на краешек пьедестала, куда могу дотянуться. Потом смотрю вверх – в надежде увидеть, как статуя улыбается.

И воображаю себе эту улыбку.

Так, Исида, я стала твоей дочерью в тот день.

Глава 2

Мою покойную мать-царицу звали Клеопатрой, и я с гордостью ношу ее имя. Но я гордилась бы им в любом случае, ибо для истории нашей семьи это воистину великое имя, восходящее к сестре Александра Великого, с кем мы, Птолемеи, в родстве. Оно означает «Слава ее предкам». Я жила и царствовала, стараясь следовать

этому завету. Все, что совершено мною, делалось ради сохранения наследия предков, ради Египта.

Все женщины в нашем роду носили имена Клеопатра, Береника или Арсиноя. Эти имена тоже из Македонии, откуда происходит наша семья. Моих старших сестер звали Клеопатра (нас было двое) и Береника, а младшую – Арсиноя.

Младшая сестра… Да, после меня родились и другие дети. Царю нужна супруга, и вскоре после безвременной кончины царицы Клеопатры отец взял новую жену, а та вскоре произвела на свет Арсиною. Позднее она родила еще двух сыновей («в браке» с ними я недолгое время состояла), а затем умерла, снова оставив отца вдовцом. Больше он жениться не стал.

Я не испытывала особой любви ни к новой жене отца, ни к сестрице Арсиное – младше меня на три с небольшим года. С самого раннего детства ее отличали скрытность и лживость, к тому же она росла плаксой и ябедой. Правда, выглядела Арсиноя прелестно. При виде таких детей взрослые искренне восклицают: «Ах, какие дивные глазки!» Это с колыбели придавало ей высокомерия. Она рассматривала красоту не как благословение, которое нужно ценить, но как силу, которую нужно использовать.

Клеопатра была старше меня лет на десять, а Береника – на восемь. Сестрам повезло – они прожили с мамой намного дольше меня; однако они вовсе не чувствовали себя обязанными благодарить судьбу. Старшая вечно казалась унылой и понурой; боюсь, я даже не смогу толком ее вспомнить. А Береника – та походила на быка: широкоплечая, с зычным голосом, с широкими плоскими ступнями и тяжелой поступью. Ничто в ней не напоминало нашу прародительницу Беренику Вторую, правившую двести лет назад вместе с Птолемеем Третьим: она вошла в историю в качестве сильной правительницы, а поэты воспевали ее красоту. Трудно представить себе поэта, способного вдохновиться нашей краснолицей, неуклюжей, вечно пыхтящей Береникой.

Я росла отцовской любимицей и наслаждалась сознанием этого. Не спрашивайте меня, откуда дети узнают подобные вещи; они всегда знают, как бы родители ни старались скрыть свои предпочтения. Может быть, я уже тогда чувствовала, что другая Клеопатра и Береника слишком дурны собой, и не могла представить, что кто-то отдаст им предпочтение передо мной? Однако мое первенство в сердце отца сохранилось и после того, как расцвела красота Арсинои. Теперь, по прошествии времени, я понимаю, в чем дело: лишь я одна испытывала к нему искреннюю привязанность.

Так оно и было; я признаю это честно, но неохотно. Весь остальной мир (включая его собственных детей) считал отца либо комичным, либо достойным сожаления, либо одновременно тем и другим. Он был красивым стройным мужчиной, от природы мечтательным и нервным, он легко выходил из себя и раздражался по пустякам. Люди осуждали его за то, что по натуре он был не столько правителем, сколько артистом – флейтистом и танцором; его считали ответственным за бедственное положение в стране. Но если первое действительно являлось свойством его личности, то второе – не его вина. Ко времени восхождения отца на престол Египет уже прочно сжали челюсти Рима. Чтобы сохранить хотя бы формальную независимость, пришлось совершить множество недостойных деяний: использовать низкопоклонство и лесть, устранить родного брата, расходовать

колоссальные средства на взятки и подкупы и даже ублажать потенциальных завоевателей при собственном дворе. Это, естественно, не способствовало народной любви к царю и не укрепляло его власть. Удивительно ли, что отец искал спасения в вине и музыке Диониса, своего божественного покровителя. Но чем сильнее он стремился уйти от действительности, тем больше вызывал презрение.

Помню великолепный пир, устроенный отцом в честь Помпея Великого. Тогда мне почти исполнилось семь, и я хотела наконец-то увидеть римлян, настоящих римлян (то есть опасных, а не безобидных купцов или ученых, что появлялись в Александрии по личным делам). Я настойчиво уговаривала отца позволить мне присутствовать на пиру – благо умения льстить и добиваться своего у меня хватало. Он почти всегда уступал, если, конечно, я не выходила за пределы разумного.

– Мне так хочется посмотреть на них! – настаивала я. – Знаменитый Помпей – как он выглядит?

Все трепетали перед Помпеем, недавно обрушившим свою военную мощь на наши земли. Он подавил грандиозный мятеж в Понте, затем вторгся в Сирию и, захватив остатки некогда могущественной державы Селевкидов, сделал этот край римской провинцией.

Римская провинция. Казалось, целый мир становится римской провинцией. Долгое время Рим – который находился далеко от нас, по другую сторону Средиземного моря – был ограничен ближними пределами; но постепенно, словно гигантский спрут, он протянул свои щупальца во всех направлениях. Он захватил Испанию на западе, Карфаген на юге, потом Грецию на востоке. Он рос и набухал. Чем более раздувалось его чрево, тем сильнее возрастал его аппетит, делаясь ненасытным.

Маленькие царства вроде Пергама не могли утолить его голод. Куда лучше для этого подходили остатки древних владений Александра. Некогда три полководца Александра выкроили из его державы для себя и своих потомков три царства: Македонию, Сирию и Египет. Потом их осталось два. Затем и Сирия пала. Устояло лишь одно царство: Египет. Доходили слухи, будто бы для римлян настало время аннексировать Египет, и особенно рьяным сторонником этого является Помпей. С целью умаслить Помпея и убедить его отказаться от этого намерения отец послал свою конницу, чтобы помочь Риму раздавить Иудею, нашего ближайшего соседа.

Да, не могу не признать – постыдный шаг. Неудивительно, что отца презирали его собственные подданные. Только вот вопрос: согласились бы они пасть под натиском римлян? В отчаянном положении отцу пришлось выбирать из двух зол, и он, как ему казалось, выбрал меньшее. Неужели египтяне предпочли бы большее зло?

– Помпей огромный, весь в ремнях, – сказал отец. – Немного смахивает на твою сестрицу Беренику.

При этом мы оба рассмеялись, как заговорщики. Потом смех затих.

– Помпей внушает страх, – добавил отец. – Всякий, обладающий столь великим могуществом, внушает страх, несмотря на обходительные манеры.

– Мне хочется его увидеть, – настаивала я.

– Пир продлится не один час, – возражал он. – Будет шумно, душно, и для тебя не найдется ничего интересного. Маленькой девочке не стоит туда идти. Вот станешь постарше…

– Надеюсь, в будущем тебе не придется развлекать римлян, так что для меня это единственная возможность, – ответила я. – Если они и явятся к нам снова, то уже при других обстоятельствах. Будет не до пиров.

Отец бросил на меня странный взгляд. Сейчас я понимаю: он был удивлен, услышав такие слова от семилетней девочки. Но тогда мне показалось, что папа рассердился и хочет отказать мне.