Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Шаляпин в смущении потупился, хотя к тому времени он не был таким уж застенчивым. Другие чувства волновали его.
— Не могу себя представить в Париже! Я мечтал в детстве побывать там, а уж сейчас-то как тянет меня туда… И вот стал взрослым, все время думаю о Париже… Сколько там прекрасного! Но так боязно…
— Ничего. Встретит вас наш Петруша Мельников. Медовый месяц у него прошел. Пусть и вам уделит время. Посмотрите Европу: сначала Вену, походите по музеям. Австрия — тоже удивительная страна, музыкальная и деловитая. Все нужно посмотреть, там многое можно увидеть… А главное, не медлите, быстро собирайтесь и отправляйтесь…
— Петруша обещал
Шаляпин говорил искренне о своих затруднениях, и в голосе его было столько печали, что можно было подумать — он только об этих партиях и думает.
— Ладно, вы отдыхайте. Развлекитесь, посмотрите Париж, Вену, посмотрите, чем богата Европа, а когда приедете, мы займемся ролями.
— Да ведь не успею подготовить, Савва Иванович… Уж очень трудные партии-то… Может, Петруша что-нибудь посоветует, может, эта самая Бертрами…
— Да я ведь специально вам прочитал письмо Мельникова… Знаю, что Бертрами, возможно, и годна для вытягивания голосов, но в деле музыкального развития она нуль, даже скорее минус… Я напишу Петруше, дам ему ряд советов, как вас всех держать в ежовых рукавицах. Он будет вами руководить, все-таки вас там будет несколько человек: сам Мельников, его жена Эберле, Шкафер, Маша Черненко тоже приедет… Можете поработать с Бертрами над голосом, но и только, а музыкальной частью заниматься с ней бесполезно. Поищите кого-нибудь, сейчас много хороших педагогов. Мельников подберет. С умным и способным музыкантом, если такого найдете, будете заниматься каждый день…
— А вы-то будете в Париже?
— Трудно сказать. Сейчас еду в Кострому по делам железной дороги, а потом поеду в Карлсбад отдыхать и лечиться… Годы, Феденька, берут свое…
Мамонтов и Шаляпин увлеклись разговором и не заметили, что к ним подошли Коровин, Поленов и Кругликов с бокалами шампанского.
— Савва Иванович! Давайте выпьем за успехи Федора Шаляпина! И пусть за границей ему будет так же хорошо, как и в России…
Обед подходил к концу, а никому не хотелось уходить из этого гостеприимного дома.
Через несколько дней Федор Шаляпин сидел в вагоне первого класса и смотрел, как быстро мелькают за окном картины российской природы… Казалось, что так же быстро менялась за эти годы и его жизнь… Давно ли он отбыл из Тифлиса со своим другом Агнивцевым в поисках ангажемента в столице… И вот он, в сущности, через три года добился того, о чем мечтал: у него есть театр, который дорожит им; у него есть почитатели, с любовью слушавшие его чуть ли не в каждой опере. Значит, пришел успех…
Все эти дни Шаляпин ходил как во сне. Все будто происходило под действием колдовских чар, вмешался в его жизнь добрый волшебник и подарил ему эти минуты счастья, неожиданного и негаданного. Спокойное созерцание прекрасного пейзажа за окном неожиданно сменилось бурными взрывами радости, и он, вскакивая, кричал в окно «Ура!», вел себя просто по-мальчишески, хорошо, что рядом с ним в купе не было никого.
Наконец поезд пересек границу. От полноты чувств Шаляпин то смеялся, то чуть не плакал. И, глядя со стороны на этого высокого, ладно одетого, стройного молодого человека, выражение лица которого мгновенно менялось, нельзя было и подумать, что вскоре о нем заговорит вся Европа, весь мир.
Шаляпин долго еще не мог успокоиться. Поезд уже набирал скорость: замелькали
Приехав в Вену, Шаляпин в первый же день отправился побродить по улицам, внимательно разглядывал величественные дворцы, поражаясь изящному стилю многих памятников былого величия распавшейся империи. Австрийцы, с которыми ему приходилось иметь дело, были неизменно вежливы, почтительны. Да и вообще, наблюдая чужую жизнь, Шаляпин отметил, что все они удивительно хладнокровны, невозмутимо делают свое дело, что бы ни происходило рядом.
Но как жизнь переменчива! Только вчера Шаляпин был весел, а сегодня он почувствовал себя неважно: его лихорадило, знобило, да и горло побаливало. Ничего не поделаешь, пришлось проваляться в постели целых три дня…
Он достал клавир «Хованщины» и стал вдумываться в каждую его фразу. И строка за строкой открывала ему неведомую землю, со своими порядками, обычаями, неповторимыми характерами людскими… «Блеск, сила, ритмическое богатство, — думал Шаляпин, — а главное, простота и непринужденность изложения…» Но чем проще и понятнее становилась музыкальная сторона оперы, тем сложнее казались ему характеры действующих лиц, особенно старец Досифей. Много непонятного в его странных действиях… Почему в человеке вдруг возникает такая страшная сила в борьбе за идею, ради которой он может пожертвовать даже жизнью? И почему сильный, богатый достоинствами народ так поддается властному голосу одинокого человека, поводыря? Поводырем людских масс может быть только крупная личность… Говорят, Досифей был некогда князем Мышецким, а потом ушел из мира светских развлечений и полностью отдался служению Господу Богу… Удивительное время!..
А сколько колоритных народных персонажей действует в опере!.. Крестьяне, сильные, страстные и темные, заблуждающиеся… Стрельцы, раскольники. Верны все они своим старинным верованиям и обычаям! Еще живы воспоминания о восстании Степана Разина — прошло-то не более десяти лет… Многие из соратников Разина ушли к раскольникам. И среди раскольников живет вольный дух непокорного народа. А как же тогда понимать хоровые сцены первого действия, когда крестьянская толпа забурлила на Красной площади и разнесла будку подьячего. «Ох ты, родная матушка Русь, нет тебе покоя, нет пути. Грудью крепко стала ты за нас, да тебя ж, родимую, гнетут…»
Шаляпин подошел к окну, выглянул: Вена жила своей привычной жизнью. Неторопливо вышагивали солидные люди по тротуарам, быстро неслись по мостовой коляски с нарядными женщинами и расфранченными мужчинами.
Шаляпин был явно недоволен собой. Нет, не повезло ему… Простудился летом, в первые же дни пребывания в Вене, где столько хотелось посмотреть… Но делать нечего. Надо работать. И он снова погрузился в изучение клавира.
На третий день болезни Шаляпин все же отправился в художественно-исторический музей, куда он давно стремился попасть. И был ошеломлен богатством собранного здесь. Он растерянно бродил по первому этажу, где находились экспонаты Древнего Египта и Рима. Внимательно разглядывая статуи, мощи, мумии, золотые украшения работы старых мастеров, он все ожидал увидеть что-нибудь из древней ассирийской культуры: в предстоящем сезоне Мамонтов обещал поставить оперу Серова «Юдифь», где партию Олоферна должен был спеть он, Шаляпин. Федор мучительно вглядывался в строгие немецкие надписи под каждой вещью, но так и не смог ничего разобрать.