Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Шаляпин увидел страшное глазастое чудище на дне подводного царства. Как живое, это чудище вращало глазами, качалось на волнах и шевелило плавниками морские водоросли. Настоящими казались и морские звезды. А на переднем плане проплывали самой причудливой раскраски и затейливой формы рыбы и другие морские обитатели. Подсвеченное морское дно действительно казалось волшебным царством и просто очаровывало.
Федор уже видел красочное «Торжище», готовый к отплытию «Сокол-Корабль», а вот теперь и подводное царство… Весь спектакль становился ярким, красочным, праздничным… «Может, и действительно этот спектакль станет торжеством русской оперы, русской музыки вообще?» — думал Шаляпин.
В театре
Жюль Девойод сразу вошел в труппу Мамонтовского театра: чуткий, отзывчивый по своей натуре, он оказался хорошим товарищем, вел себя без всякого высокомерия, иной раз присущего заезжим гастролерам. Более того, он не делал секрета из своего искусства. Охотно рассказывал о французской школе оперного исполнительства. И Мамонтов, не раз слушая Жюля Девойода, надумал предложить ему руководить оперным классом, который он предполагал в скором времени открыть при своем театре.
Шаляпин удивлялся простоте и естественности этого замечательного человека. Все баритоны театры обращались к нему за помощью. И он никому не отказывал. Ощупывали его диафрагму, осматривали его горло, язык, маленький язычок. Знаменитый певец превосходно понимал, что молодые артисты хотят учиться у него, и делал все, чтобы удовлетворить их естественный интерес: его голос одинаково сильно звучал во всех регистрах, от крайних басовых низов до верхнего ля. Вот это-то и привлекало всех. Во время репетиций можно было слышать не совсем привычное мычание, подобное тому, какое издает корова. И вскоре все узнавали, что это Жюль Девойод дает уроки постановки голоса какому-нибудь молодому артисту. Его советы по правильному держанию звука иной раз приносили существенную пользу.
По обыкновению, Шаляпин заглянул в кабинет Мамонтова. Савву Ивановича он не мог застать уже несколько дней: с постановкой «Садко» родилось большое количество вопросов, и тому нужно было посоветоваться с Римским-Корсаковым. И вот он здесь. В кабинете уже были Коровин и Серов.
Мамонтов радостно приветствовал Шаляпина:
— А-а, Феденька, заходите, заходите. Виделся с Римским-Корсаковым. Очень интересуется Частной оперой, хотел бы приехать на генеральную репетицию… Подробно расспрашивал, как разошлись роли, кто дирижер… Опасается, что хор маловат, да и оркестр тоже не для такой большой оперы…
— А спрашивали его относительно ручейков и речек светловодных? — спросил Коровин Мамонтова.
Все заулыбались. Шаляпин хорошо знал, что имел в виду Коровин: при первом чтении клавира оперы в присутствии всей труппы Мамонтов был озадачен некоторыми словами и тут же высказал свое недоумение:
— У автора здесь написано: «Ручейки зеленые и речки светловодные»… Сестры царевны Волховы, как поет хор… Как же их показать на сцене?.. Завтра выезжаю в Петербург, увижусь с Корсаковым и обо всем с ним переговорю.
Шаляпин с любопытством ждал ответа Мамонтова. А тот, смеясь, сказал:
— Что он мог ответить… — Хмыкнул и надолго задумался… — «Право, не знаю, как это сделать. У вас есть художники, это уж их дело, а я что ж, музыкант…» И дальше, Феденька, заговорил о «Псковитянке», благодарил. Вот у вас, говорит, Шаляпин спел Грозного, его мне очень хвалят. Приеду как-нибудь после Рождества, посмотрю и «Садко» и «Псковитянку»… Так что ждите строгого суда…
— Опера будет яркой, красочной, действительно
Мамонтов понял ход мыслей своего любимца и продолжил:
— Один, с рыжей бороденкой, севрюгой торгует, а другой, с брюхом, все молится, вздыхает и свечки в церкви ставит, очень верующий. О Господи! Помилуй и спаси нас, грешных!
Все засмеялись, представив этих настоятелей.
— Костя, — заговорил обычно молчаливый Серов. — Ты морскому-то царю сделай отвислый животик, ведь он, подлец, рыбу жрет, смешно будет…
Снова засмеялись.
— Ну а теперь за работу… Времени на репетиции совсем мало осталось, — сказал Мамонтов.
Но Коровин уже разошелся, никак не унимался:
— Сейчас, Савва Иванович! Никак не могу передать свое восхищение этим произведением… Сижу, думаю и все восхищаюсь, как это здорово все у Николая Андреевича… Вы понимаете, до чего глупо-то: идут на спор с Садко, рукавицы снимают медленно, спесиво — важный спор… А Садко-то закинул — и готово, поймал рыбу золотую…
Все давно знали, что Коровин заядлый рыболов и его уже ничем не остановить: затронул любимую тему.
— Рыба-то хвостом машет, играет в руках-то, живая. Вот те черт! А потом закинул — золото! Оно горит, а купцы-то, дурачье, ха-ха-ха, и не знают, что случилось, стоят дураками! Правда, ловко это сделано, а? До чего же глупо, понимаете? А Садко-то и поплыл… «Высота, высота поднебесная, глубота, глубота, океан-море…» Действительно, высота и глубота — это музыка Римского… Как бы нам быть ее достойными…
Последние слова Коровин произнес уже серьезно. И все понимали, что он хотел сказать. До премьеры оставалось чуть больше месяца, а работы было еще очень и очень много.
12 ноября 1897 года в Частной опере Мамонтова состоялась премьера «Хованщины».
Шаляпин исполнял свою роль с подъемом, но внутренне все время чего-то опасаясь. Все у него получалось на редкость гармонично, жесты, движения как бы сливались с музыкой. И уже казалось ему, что все прошло благополучно. Подходил к концу последний акт. Хор раскольников в белых одеждах со свечами в руках… Марфа ведет Андрея Хованского, сломленного и несчастного. Языки пламени уже начинают касаться краев одежды… Вот-вот прозвучат последние аккорды трагической музыки. Вдруг в напряженной тишине раздался грубый голос из зрительного зала:
— Довольно Бога! Опустите занавес, не кощунствуйте!
Шаляпин вздрогнул, как будто его ударили хлыстом по лицу.
Оркестр умолк. Занавес опустился, но не было обычных шумных аплодисментов, к которым Федор уже привык за последний год. Вышел на авансцену и увидел, что публика спешила покинуть зал…
Утешением Шаляпину послужили газетные отчеты, вышедшие на следующий день. «Московские ведомости» писали: «Г-н Шаляпин дал отличный внешний облик Досифея, прекрасно пел и сумел оттенить в игре, мимике и гриме ту перемену, которая произошла в Досифее, когда наступили грозные для раскольников события». «Русские ведомости» еще более высоко отозвались об исполнении Шаляпина: «Между исполнителями сольных партий мы назовем прежде всего г-на Шаляпина, создавшего очень законченную и выдержанную фигуру Досифея с его умом и фанатической убежденностью в правоте своего дела, чисто человеческими чертами сочувствия страдающей Марфе и с горестной угнетенностью старика, чувствующего свое бессилие в борьбе и неизбежную гибель единомышленников. Мы достаточно уже высказались о таланте артиста и не будем еще раз повторять ему наших похвал…»