Восхождение на Голгофу
Шрифт:
На одном из школьных танцевальных вечеров, которые всегда предварялись встречей с кем-нибудь из известных людей или небольшой лекцией, Александр и приметил худенькую семиклассницу. Она не принадлежала к числу местных красавиц, которые были нарасхват у кавалеров. В простеньком ситцевом платьице, с короткой челкой, скромно стояла с подружками в уголке актового зала. Делала вид, что увлечена беседой, но, спроси ее, о чем болтали, сразу бы, пожалуй, и не ответила, потому что все внимание было обращено на него. Совсем недавно в кинотеатре демонстрировали фильм «Алые паруса», снятый по повести Грина, и Александр казался ей сказочным Артуром Грэем, приехавшим на корабле за своей суженой. В глубине души Наташа хотела быть Ассолью, такой как представила ее актриса Анастасия Вертинская. Но, увы, совсем не походила на нее. И поэтому, когда Исачев подошел к ней и пригласил на медленный танец, лицо девушки зарделось, будто алые паруса из фильма. Несколько минут, которые звучала музыка, прошли для нее, как в бреду. Он что-то спрашивал у нее, она
В следующий раз они увиделись только через два года, случайно встретились в Доме культуры. Как ей показалось, Александр почти не изменился. Такой же статный и стройный. Только прическа стала намного скромнее, да в глазах появилась какая-то таинственная грусть. Зато сама Наталья из «гадкого утенка» превратилась в «белого лебедя». Подростковая угловатость сменилась гибкостью талии, которая так волнует мужчин. Густые темные волосы, свободные от заколок и гребешков, волнами ниспадали на ее плечи, оттеняя строгие черты лица. Чуть припухлая нижняя губа намекала на чувственность. Вот теперь она была похожа на настоящую Ассоль.
До позднего вечера они бродили по берегу Днепра. Александр читал ей стихи Блока, Хлебникова, Мандельштама, Лорки… О некоторых из поэтов Наталья даже не слышала, в школьной программе по литературе они не значились, но не подавала виду, боялась своим незнанием испортить очарование вечера. Придя домой, перебрала стоявшие на этажерке книги. Это были в основном учебники и официальная классика, к разряду которой интересующие ее поэты не принадлежали. Наутро поспешила к открытию библиотеки. Но и из имеющейся там литературы узнала совсем немного.
С этого момента они виделись почти ежедневно. И каждая новая встреча не походила на предыдущую. Подкупало то, что в отличие от других парней, с кем ей приходилось встречаться, которые в первый же вечер лезли целоваться, бесцеремонно шарили руками под юбкой, Исачев вел себя предельно тактично: увлеченно рассказывал ей о знакомстве с известными художниками в Ленинграде, о течениях в современном искусстве. Под ласковый шепот волн они просиживали на скамеечке под плакучей ивой до полуночи, забывая о времени. Она слушала, как завороженная, стараясь впитывать в себя все, что, словно из рога изобилия, сыпалось из уст Александра. Впоследствии, перебирая в памяти эти прогулки вдоль Днепра, Наталья силилась вспомнить первое объятие, первый поцелуй, но они не запечатлелись так остро, как Сашины рассказы. Уже в тот момент она боготворила его, считала гением. И когда Александр попросил ее руки, напрочь забыла мечты об институте, решила, что ее долг – во всем помогать ему. Поженились они сразу же после выпускного бала Натальи. Тайком от родителей и близких, чтобы не создавать для них проблемы в отношениях с официальными органами, обвенчались в церкви – в деревянной, почерневшей от времени избе на окраине города.
Свадьба была небогатой, но веселой. После первой брачной ночи Александр сказал ей:
–– У нас родится сын, и мы назовем его Ярославом.
–– Откуда ты знаешь? – удивилась Наталья.
–– Знаю.
Ее сверстники корпели над учебниками, готовясь к вступительным экзаменам, а она без тени сожаления устроилась работать на почту. Александр попытался, было, возразить, но Наталья, на глазах у изумленного мужа преобразившись из робкой возлюбленной во властную жену, решительно пресекла разговоры на эту тему.
Через год родился сын, и они назвали его Ярославом. А еще через два года, и снова по точному предсказанию мужа, появилась Мария, Машенька…
Ни сам Александр, ни Наталья не могли вспомнить, когда в их отношениях появилась первая трещина. Жена смирилась с тем, что он нигде не работал, все так же заботилась о нем, стараясь освобождать от домашних обязанностей. К тому же, он был абсолютно неприспособлен к быту. Руки, творившие волшебство на холсте, не умели держать молоток. Поражая богатством фантазии в своих картинах, он не мог сообразить, как устранить течь в бачке унитаза. Во всем, что касалось житейских удобств, был абсолютно неприхотлив. Мог спать на полу с таким же удовольствием, словно на роскошном царском ложе. Зимой не замечал холода, летом жары. Ел, даже не задумываясь о том, что отправляет в рот. Страсть к модной одежде, которой отличался в подростковом возрасте, прошла; уютнее всего чувствовал себя в вязаном свитере, в минуты вдохновения, ежась не от холода, а от будораживших его мыслей, набрасывал на плечи легкую накидку.
Управляясь с бесчисленными домашними хлопотами, ухаживая за детьми, Наталья находила время и силы, чтобы часами читать Александру в те часы, когда он стоял за мольбертом. Чаще всего это были философские труды или монографии по культуре античности и Древнего Востока. Ее поражало умение мужа, переносясь в мыслях в совершенно другие измерения времени, не только слышать, но
Страстно любя мужа, Наталья, сама того не подозревая, ревновала его к другим. Не к женщинам, хотя даже после их женитьбы многие девицы бросали на Александра вожделенные взгляды; помани он их, наверное, бросились бы в объятия, как в омут. Но причин для подобной ревности не было и в помине; почти в каждой из богинь, рождавшихся из-под кисти мужа, она находила черты своего лица. Гораздо больше беспокоила Наталью публика, собиравшаяся у него по вечерам. Воспитанная в интеллигентной семье, она брезговала общаться с людьми, не следившими за своей внешностью, источавшими неприятные запахи. Даже плохо начищенные туфли вызывали у нее раздражение. А к Исачеву приходили и алкоголики, чье выражение лиц не оставляло сомнений насчет их истинной страсти; и хулиганы, густо пересыпавшие свою речь нецензурными словами; и «братки», лишь недавно возвратившиеся из «мест не столь отдаленных». Они тянулись на огонек в мастерской, как бабочки тянутся к обжигающему их огню электрической лампочки. Исподволь наблюдая за ними, Наталья с удивлением замечала, что грубые, бесцеремонные в общении между собой здесь они становились словно безъязыкими, не понимая и не умея выразить чувства, которые производили на них картины Исачева. Но, тем не менее, эти бесконечные хождения, грязь, оставляемая гостями на полу, как всякую женщину, выводили Наталью из себя. Ей казалось, что Александр бездарно растрачивает время на общение с людьми, не стоящими даже его мизинца. Несколько раз она пыталась выпроваживать непрошеных гостей, но муж неожиданно резко отреагировал на это. В конце концов, она сдалась. Но в сердце осталась обида. И Наталья имела на нее право. Мужу она отдала всю себя без остатка, воплотив в себе все ипостаси женщины – и любовницы, и жены, и матери, и подруги – а он дарил ей лишь часть себя. Как ей казалось, часть незаслуженно малую. Пожалуй, именно тогда в их отношениях и закрались первые признаки охлаждения чувств. Нет, это не было равнодушием и безразличием, они по-прежнему любили друг друга. Но если со стороны Натальи любовь оставалась жертвенной, то Александр все больше чувствовал себя свободным от обязательств по отношению к семье. Наталья понимала, что ее судьба – удел всех жен, живущих с гениями. И все же глубоко в душе она оставалась женщиной, жаждущей внимания и ласки…
Глава 4
Психологическая травма, полученная в Ленинграде, изменила характер Исачева. В его поведении не было уже былой бесшабашности, из глаз исчез блеск любознательности, который всегда выделял его среди сверстников, все заметнее проявлялась меланхолия. Женитьба, рождение детей на какое-то время вновь пробудили в нем интерес к жизни. А роспись церквей вызвала даже состояние эйфории. В те дни Александр буквально лучился светом. Домой приходил поздно, но подолгу не мог уснуть, взахлеб рассказывая жене о своих замыслах, о необыкновенном вдохновении, сопровождавшем работу.
–– Ты понимаешь, никогда не испытывал ничего подобного. Такое впечатление, что не я, а кто-то другой водит кистью!..
Она улыбалась, радуясь его успехам, а еще более тому, что удастся, наконец, выбраться из нищеты, в которой началась их семейная жизнь.
Ее улыбку Александр истолковывал по-своему. Начинал злиться, по-детски надувая губы.
–– Нет, ты ничего не понимаешь! Наверное, принимаешь меня за сумасшедшего? Да! Если хочешь, я сумасшедший! Но художнику и нельзя быть нормальным. Иначе он не увидит ту ирреальность, без знания которой не существует искусства. Почему, ты думаешь, на фотографии и в картине один и тот же сюжет выглядит совершенно по-разному? Потому что фотоаппарат фиксирует физическую реальность, а кисть художника – то, что находится за ней. Почти все великие художники были сумасшедшими. Ван Гог сутками беспрерывно рисовал и ведрами пил абсент. Однажды отрезал себе левое ухо, упаковал его в конверт и отправил своей возлюбленной в качестве сувенира на память. А затем написал автопортрет в таком виде и всегда любовался им. Именно в период помрачения рассудка он создал свои шедевры – «Ночное кафе», «Красные виноградники в Арле», «Дорога с кипарисами и звездами»… Анри Матисс страдал от депрессии, бессонницы, иногда рыдал во сне и просыпался со звериным воплем. Без всякой причины у него вдруг появился страх ослепнуть. И он даже научился играть на скрипке, чтобы, когда это случится, зарабатывать себе на жизнь уличным музыкантом. Врачи напрасно убеждали его, что ему нечего бояться, что у него нет никаких глазных болезней. Матисс им не верил… Да и не только художники – все творческие люди не от мира сего. Композитора Шумана преследовали говорящие столы… Писатель Гаррингтон воображал, что мысли вылетают у него изо рта в виде пчел и птиц, и хватался за веник, чтобы разогнать их… Философ Ницше пил из сапога свою мочу, принимал больничного сторожа за Бисмарка, спал на полу у лестницы, прыгал по-козлиному… Вагнер, когда писал музыку, раскладывал на стульях яркие лоскуты шелка, часто брал их в руки и теребил… Флобер во время работы стонал, плакал и смеялся вместе с изображаемыми им героями… Гоголь, Есенин, Бальзак, Жорж Санд… Все они были « с чудинкой». И родные принимали их такими, какие они есть.