Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Мак-Нил Уильям

Однако на великих равнинах Северной Америки, куда не добралась испанская сила, к быстрым общественным преобразованиям привело распространение коневодства. Племена, жившие на территории пастбищ или поблизости, стали охотиться на буйволов верхом, что позволило им значительно увеличить добычу по сравнению с пешими охотниками. Это было всего лишь начало коренных общественных изменений, так как племена, перебравшиеся в прерии и пересевшие на лошадей, должны были также пересмотреть и приспособить немалую часть общественных обычаев к полувоенному, полукочевому образу жизни [940] .

940

Ирония судьбы заключается в том, что популярное изображение жизни индейцев, распространенное в Соединенных Штатах, да и в большей части современного мира, по сути, - карикатура на культуру равнинных индейцев, которые только адаптировались к своей новой жизни, когда явились ковбои с грузом западной цивилизации за спиной и произвели сокрушительный эффект.

Один из самых интересных моментов в распространении коневодства среди равнинных индейских племен - сходство с процессом развития конного кочевничества в Евразии.

Когда

в XVII в. поселения французов, англичан и голландцев стали разрастаться на Атлантическом побережье Северной Америки, индейцы восточных лесистых районов ощутили на себе действие тех же болезней и подавленности, которые столь серьезно сказались на их собратьях в испанской Америке. Французы, как и испанцы, уделяли значительное внимание миссионерской деятельности среди индейцев Канады, в то время как голландцы и англичане предоставили это занятие эксцентричным одиночкам и по большей части относились к индейцам как к врагам или как к легковерным партнерам по торговле. В силу этого французы в целом поддерживали лучшие отношения с индейцами, чем их английские соперники, однако болезни от этого не становились менее опустошительными. Крепкие напитки усугубили разлагающее влияние военного поражения, экономической эксплуатации и болезней. Вследствие всего этого коренное общественное устройство индейцев было поражено гнетущей апатией, которую время от времени нарушали спонтанные и безуспешные восстания как на французской, так и на английской территории поселений.

Смешанные в расовом отношении общества возникли на большей части территории испанской и португальской Америки и состояли из европейцев, индейцев и вкраплений африканцев. Довольно распространенная практика предоставления вольной смягчала тяготы рабства в этих районах, а католическая церковь поощряла браки белых иммигрантов с индейскими женщинами в качестве средства от половой распущенности. Однако в южных английских колониях и на большинстве островов Карибского моря наличие вывезенных из Африки рабов способствовало созданию более резко поляризованного двухрасового общества. Строгие расовые предрассудки и рабское положение почти всех чернокожих эффективно препятствовали смешанным бракам, даже если не было законодательного запрета. Такая дискриминация все же не мешала смешению кровей, но дети от родителей разной расы наследовали положение матери. Мулаты и индейские метисы были, таким образом, исключены из белого сообщества. На испанских (и, с некоторым отличием на португальских) территориях установился более тонкий и менее жесткий принцип расовой дискриминации. Немногие родившиеся в Европе притязали на самое высокое положение в обществе, за ними шли потомки европейских переселенцев, а ниже располагались различные расовые смеси, образующие общественную пирамиду, где многочисленные расовые классификации означали, что ни один барьер не может стать таким же трудным и непреодолимым, как те, которыми темнокожие отделены от белых в английских, голландских и французских колониях [941] .

941

Совершенно различное отношении выходцев с Пиренейского полуострова и англичан к смешению рас может в какой-то мере объясняться разницей в правовом и религиозном наследии; однако более важным фактором была пропорция женщин среди белых. Учитывая, что обычаи в Испании и Португалии требовали строгого надзора за незамужними девушками, в колонии выезжало мало женщин. В Англии же, напротив, более свободные семейные и домашние обычаи позволяли незамужним женщинам отправляться за первыми пионерами в колонии в достаточном количестве, чтобы возникло правило, согласно которому белый мужчина может вступить в достойный брак только с белой женщиной. Но поскольку белых супруг все же не хватало, требовались довольно строгие меры в виде общественного презрения вплоть до остракизма, чтобы отвратить мужчин, которым не достались белые женщины, от женитьбы на индианках или негритянках. Результатом стало возникновение четкой цветной границы и серьезных эмоционально окрашенных расовых предрассудков в вопросах отношений полов, характерных для юга Соединенных Штатов и других английских рабовладельческих колоний.

Хорошим примером служит история цветного барьера в Индии. Пока британские женщины не стали приезжать в Индию в значительных количествах, цветного барьера в Индии не существовало вовсе. Однако британские жены взялись за воспитание четкого «цветного» сознания и за установление социальной дискриминации в британском сообществе в Индии. Весь «смысл существования» тесного круга белых женщин, привезенных за большие деньги из Англии для праздной жизни в далекой и чужой стране, строился на сооружении такого барьера против принятия обществом коренных женщин в качестве жен.

Тот, кто наблюдал за американскими или британскими солдатами в заморских краях, вряд ли поверит, что англо-американская культура, законы или предрассудки способствуют расовой дискриминации в половых вопросах и могут существенно повлиять на поведение мужчин - в отсутствие белых женщин.

СТРУКТУРЫ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ И СМЕШЕНИЕ РАС 

В Аргентине и в северной части английских и французских колоний индейцы были слишком отсталы и слишком малочисленны, чтобы служить серьезным источником рабочей силы, а плантационное сельское хозяйство, основанное на труде черных рабов, было невыгодным. Поэтому в Новой Англии и в колониях на среднем побережье Атлантики тяжелым трудом по расчистке лесов и обработке полей приходилось заниматься самим поселенцам, а в Аргентине тем же приезжим европейцам выпадал более легкий труд на ранчо. Таким образом, в этих районах возникли прочные европейские общества, во многом похожие на родственные общества Старого Света в своих основах и ценностях. Самым очевидным отличием между обществами Старого и Нового Света была слабость или отсутствие класса аристократов в Америке, за исключением рабовладельческих районов. Не менее важным была и более пестрая религиозная картина Нового Света в силу того, что английское правительство разрешило религиозным меньшинствам свободно выезжать в колонии. При этом Франция, как и Испания, ограничивала иммиграцию правоверными католиками и поддерживала строгое религиозное послушание в своих колоссальных владениях.

Французское и испанское правительства удерживали свои колонии в жесткой политической и экономической зависимости от метрополии. В отличие от них власти Англии позволяли колониальному

самоуправлению развиваться в широком масштабе отчасти потому, что конституционные трудности и гражданские войны в Англии середины XVII в. отвлекали ее внимание от дел в Америке. В отсутствие тесного надзора и контроля со стороны метрополии на поверхность всплывала тенденция к установлению в обществе равноправия, дремлющая в недрах любого общества, где население невелико, а земли в изобилии, что придавало английским колониальным правительствам четкую демократическую окраску.

В перспективе более свободные, более незарегулированные и более демократичные модели английских колоний должны были создать (и позже создали) большие возможности для развития. В XVI-XVII вв., однако, забота Испании о своих американских владениях давала лучший результат. Суровые условия жизни в Новой Англии не идут ни в какое сравнение с роскошью Лимы или Мехико. Утонченным манерам при дворе вицекоролей в Мексике и Перу, великолепию церквей в стиле барокко в мексиканских провинциях, образовательной и благотворительной деятельности испанских миссий ничего нельзя было противопоставить в лесной глуши Массачусетса. Но за такие достижения нужно было платить. В короткий срок демографический и экономический упадок подорвали величие колониальной жизни Испании, а экономическому подъему последующих веков не удалось выправить ситуацию. Скованной, стесненной и связанной священниками, чиновниками, законниками и землевладельцами, постоянно удерживаемой вожжами из Мадрида латиноамериканской общине пришлось нелегко, когда самозванные покровители испано-индейско-негритянской общины Америки перессорились друг с другом, а подчиненные классы перестали принимать опеку над собой с безропотной покорностью предшественников двух столетий [942] .

942

Кроме отдельно указанных работ, нами были изучены следующие книги по истории Латинской Америки: C.H. Haring, Trade and Navigation between Spain and the Indies in the Time of the Hapsburgs (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1918); C.H. Haring, The Spanish Empire in America (New York: Oxford University Press, 1947); Julian H. Steward and Louis Faron, Native Peoples of South America (New York: McGraw-Hill, Г959); William Lytle Schurz, Tltis New World: Vie Civilization of Latin America (New York: E.P. Dutton, 1954); Philip Ainsworth Means, Fall of the Inca Empire and the Spanish Rule in Peru, 1530-1780 (New York: Scribner's Sons, 1932); Herbert Ingram Priestly, Vie Coming of the Wlrite Man (New York: Macmillan Co., 1929); John Collier, Tlie Indians of the Americas (New York: W.W.Norton, 1947); H.A. Wyndham, Tlie Atlantic and Slavery (London: Oxford University Press, 1935).

2. РОССИЯ 

Экспедиции и открытия европейцев в XVI-XVII вв. не ограничивались только далекими морями. В те самые десятилетия, когда испанцы исследуют Новый Свет за туманной Атлантикой, итальянцы, немцы, голландцы и англичане начинают подобное предприятие по открытию для Западной Европы России. Хотя русские православные княжества, разумеется, соседствовали с латинским христианским миром с XIII в., а ганзейские купцы обосновались крупными поселениями в Новгороде и в некоторых других русских городах с XIV-XV вв., масштабы таких контактов были ограничены, а случаи проникновения в глубь российской территории были редки. Когда же Москва стала политическим центром обширного государства, русские меха и древесина начали привлекать азартных торговцев с Запада как раз в тот момент, когда минеральные богатства Нового Света ускорили освоение заокеанских территорий испанцами.

Естественно, Россия не была такой же отсталой по сравнению с Западной Европой, как американские индейцы. Коренные российские устои и культура легко пережили захват Москвы поляками в 1610 г., в то время как цивилизации ацтеков и инков были безвозвратно разрушены под натиском испанских конкистадоров. Но несмотря на эту разницу, Россия, как и Америка, с XVI в. тоже стала окраиной Западной Европы. И не только в географическом смысле, но и потому, что решающе важным для нее стал вопрос о том, как выстоять перед натиском европейцев и их цивилизации.

Московские правители поначалу гостеприимно принимали западных купцов и авантюристов, ценя мастерство и технические знания, которые те несли с собой. При этом с самого же начала существовала и загадка русского ума и души, которые с силой отвергали иностранное влияние во имя православия и самодержавия. По мере того как превосходство западных наций над русской цивилизацией становилось все очевиднее, отношение России к ним принимало все более болезненный двойственный характер. Противоречивое отношение часто раздирало душу отдельных людей, так что каждое обращение к Западу выглядело лишь временным, а отказ от западного влияния всякий раз считался окончательным. В XVI в., когда контакты с Западной Европой были все еще слабыми, и до того, как западная угроза православной культуре и обществу стала явной, русские в целом были вполне готовы к тому, чтобы усваивать те чужеземные приемы мастерства и знания, которые казались выше их собственных. Однако в первой половине XVII в., после того как нападение Польши наглядно указало на опасность, идущую с Запада, возникло противодействие и главным стало стремление укрыться за самобытным русским прошлым.

Глубокая ирония судьбы, связанная с военными потребностями, ослабляла все усилия России, направленные на освоение западного мастерства. Русское правительство никогда не могло совершенно спокойно пренебрегать угрозой, исходящей от любого изменения западной военной технологии. К тому же усилия по переносу всего арсенала западных вооружений на русскую почву требовали быстрых преобразований в существующих общественных отношениях и в практической жизни. Это, в свою очередь, побуждало, если не требовало, прибегать в массовом порядке к насильственным мерам как к простейшему способу заставить народ делать то, что верхи считают необходимым. При том, что технический разрыв между русским и западным обществом сужался, массовое применение силы для того, чтобы принудить население выполнять то, что правители находили нужным, в то же время расширяло пропасть между общественным устройством России и западных держав. Таким образом, срочные усилия России по копированию западных технологий сделали невозможным полный перенос достижений западной культуры. Более того, массовое применение правительством мер насильственного принуждения для достижения целей, которые в большинстве своем были непонятны русскому крестьянству, вызвали сильное стихийное сопротивление большинства русского народа, который, будучи вынужденным подчиняться, никогда полностью не мог смириться с тяжелой неволей, в которую его ввергало государство.