Восковое яблоко

Уэстлейк Дональд Эдвин

– Теперь, когда мы свели список подозреваемых к двенадцати, что вы собираетесь предпринять?

– Похожу по дому, познакомлюсь со всеми остальными. Групповая терапия у вас каждый день?

– Дважды в день, утром и после обеда. Занятия добровольные, и посещаемость очень низкая, но некоторых постояльцев поддерживает мысль, что, если понадобится, они могут прийти на занятие. Обычно я веду утренние группы, а доктор Фредерике – дневные.

– Вы пойдете сегодня днем? – спросил Боб Гейл.

– Конечно, – ответил я и поднял правую руку, закованную в гипс. – После вчерашнего случая никому не покажется странным, что мне понадобилась некоторая поддержка.

Глава 6

Было

три часа дня. Занятия групповой терапией проходили в большой квадратной комнате, уставленной по периметру книжными шкафами. Большую часть комнаты занимал овальный стол, окруженный деревянными стульями без подлокотников, с набивными кожаными сиденьями и такими же спинками. Без двух минут три за столом сидели семеро, включая меня. Все расположились на приличном расстоянии друг от друга. Доктор Фредерике еще не пришел, и оба конца овального стола пустовали, поэтому я пока не знал, какой из них считался главным.

В числе сидящих за столом были уже знакомая мне Молли Швейцлер, исключенная мною из списка подозреваемых как одна из первых двух жертв, Джерри Кантер, который показал мне мою комнату в день приезда, а еще то ли Роберт О'Хара, то ли Уильям Мерривейл, один тех парней, которых я впервые увидел, когда они мыли фургон. Новыми для меня лицами были две женщины и мужчина – все трое средних лет.

Джерри Кантер негромко, но оживленно беседовал с О'Харой или Мерривейлом – я с нетерпением ждал, когда выяснится, кто из них кто, – а остальные сидели молча, поглядывая на часы и ожидая начала. Почему-то эта сцена заставила меня вспомнить о том давнем субботнем дне, когда я пришел в костел. У людей, сидевших тогда на церковных скамьях возле исповедален и ожидавших своей очереди поведать священнику о собственных грехах, было то же самое смутно обеспокоенное выражение лица.

Я вспомнил и о Линде Кемпбелл, потому что именно с ней пришел тогда в костел. Я в одиночестве сидел в заднем ряду, а она была в исповедальне. Мне хотелось знать, что она скажет священнику. “Отец, я замужняя женщина и у меня роман с женатым мужчиной”. Или еще хуже: “Отец, у меня любовная связь с полицейским, который арестовал моего мужа. Из-за него мой муж сейчас в тюрьме”.

Не то чтобы я принимал Динка Кемпбелла за какого-то заштатного Соломона, вовсе нет. Дэниел Динк Кемпбелл, профессиональный взломщик, несомненно был виноват в том преступлении, за которое я его арестовал, а судья приговорил к тюремному заключению. Но я был виновен в том, что, после того как его арестовали и посадили, я стал спать с его женой.

Все эти дни я старался не думать о Линде Кемпбелл и о Джоке Стигане тоже, но атмосфера, царившая в этой комнате, побудила меня разворошить старые раны, посыпать их солью и попытаться оживить тени прошлого, вызвав их из чистилища памяти. Я был погружен в воспоминания о цепи событий, которые привели к моему увольнению из полиции и заставили меня вести жизнь изгоя, когда дверь отворилась и в комнату вошел доктор Лоример Фредерике.

Это наверняка был он. Довольно молодой человек лет тридцати, он держался строго официально и очень уверенно – так не мог бы себя вести ни один бывший пациент клиники для душевнобольных. На нем был твидовый пиджак с кожаными налокотниками, темные брюки, коричневые туфли и зеленая рубашка с открытым воротом. Маленькая голова благородной формы, черные, зализанные назад волосы, тоненькая щеголеватая полоска усов. Доктор Фредерике был преисполнен такого самодовольства, что я сразу же почувствовал к нему антипатию и стал подыскивать какой-нибудь мотив, который мог бы побудить его подстроить несчастные случаи. Может, он пытался выжить доктора Камерона и занять его место? Или проводил какой-нибудь научный эксперимент? Приходившие мне в голову идеи были лишены всякого смысла, я это и сам понимал, но такое уж впечатление

произвел на меня этот человек.

Он занял место за столом, обозначив таким образом главный его конец. Все наблюдали за тем, как он осторожно вынимает из кармана пиджака очки в роговой оправе, протирает их, держа платок большим и указательным пальцами, а затем двумя руками аккуратно водружает на нос. После этой процедуры он одарил нас беглой и совершенно бессмысленной улыбкой и сказал:

– Сегодня много народа. А вы новичок, не так ли? Тобин?

– Все правильно, – отозвался я.

– Я слышал, что с вами произошел несчастный случай. Я сидел за столом в пижамной куртке, моя рука в гипсе была хорошо видна всем, так что факт несчастного случая был достаточно очевиден, но я понял, что он сказал это из вежливости. Впрочем, что бы ни говорил этот тип, у меня немедленно вставала шерсть дыбом. Я подавил желание сказать в ответ что-нибудь саркастическое и произнес только:

– Да. Я упал и сломал руку.

– Перелом у вас впервые? Это первый ваш перелом? Первый. Семь или восемь лет назад, когда я еще служил в полиции, мне прострелили ногу и я провел пять недель в больнице, но переломов у меня не было.

– Да.

Он рассматривал меня через очки в роговой оправе с бесстрастным интересом, в котором не было ничего личного.

– Вы помните, о чем думали, когда падали с лестницы? Я несколько опешил. Доктор Фредерике не был посвящен в мой секрет, и своим вопросом он несознательно приблизился к той области, в которой у меня могли возникнуть затруднения с поиском правильного ответа. В надежде на то, что он вскоре переключится на кого-нибудь другого – в конце концов, предполагалось, что это групповая терапия, – я сказал:

– Думаю, я просто испугался.

– И все? – Его глаза вспыхнули за очками. – И никакого чувства вины? Вы не винили себя в том, что были так неосторожны?

– Я не был неосторожен, – возразил я. Но его вопросы сбивали меня с толку. Я постарался сообразить, какова была бы моя реакция, если бы это действительно был несчастный случай. Разозлился бы я на себя, если бы просто оступился? Наверное, да, это было бы естественно. Но я бы не чувствовал себя виноватым. Но что же еще сказать, кроме того, что я не был неосторожен? Запинаясь, я промямлил:

– Это был несчастный случай.

Он улыбнулся широкой улыбкой, которая заставила меня подумать о дрессировщике, который только что сумел заставить довольно бестолкового пса перевернуться по его команде.

– Очень хорошо, Тобин. Вы, конечно, понимаете, почему я задал этот вопрос.

Я не понимал и, очевидно, выглядел довольно озадаченным.

– Из-за вашей истории, – напомнил он, немного нахмурившись. – Разве не всепоглощающее чувство вины привело вас в “Риво-Хилл”?

И я вспомнил ту легенду, которую мы приготовили с доктором Камероном. Согласно этой легенде, я считал, что на мне лежит ответственность за смерть коллеги, – на самом деле так оно и было, – и не мог больше вести нормальный образ жизни из-за ощущения собственной вины. (Во многих отношениях легенда была слишком близка к правде, и это вызывало у меня беспокойство, но доктор Камерон уверил меня в том, что гораздо легче вести себя в соответствии со своими истинными чувствами, чем, например, притворяться склонным к самоубийству трансвеститом или неуправляемым шизофреником.) Поэтому я сказал:

– Я это уже преодолел. Поэтому меня и выпустили из “Риво-Хилл”.

– Рад видеть, что они не ошиблись. Поскольку вы новичок, не хотите ли поведать остальным вашу историю – как вы оказались в “Риво-Хилл” и все прочее?

Этот вопрос требовал подробного ответа, с ним я бы не справился. Сначала подделку разглядел бы доктор Фредерике, а потом и некоторые другие почуяли бы что-то неладное. Душевнобольные наверняка способны распознать, кто среди них настоящий, а кто нет, а потому мне следует держать язык за зубами.