Восковые фигуры

Сосновский Геннадий Георгиевич

— Уилла — шептал он чуть слышно, — любимая… Возвращайтесь! Все кончено… Ужасные муки… Тебе моя последняя мысль, последний вздох… Остались минуты…

Откуда-то из далекого далека донесся до него слабый отклик:

— Герт! Я слышу тебя. Мы улетаем. Со мной твой маленький сын, Руо часть времени отдал ему. Прощай! Мой милый философ, что ты наделал!..

И тогда совсем тихо, так легкий ветер прошелестит листвой и исчезнет, он чуть пошевелил губами:

— Прости меня, если можешь… люблю тебя… Прощай…

Сзади вместе с визгом пуль ударила автоматная очередь — его обсыпало сорванными листьями, обломками веток, это было запоздалое предупреждение.

Затем сразу из двух автоматов пули прошили все, что еще оставалось; разозленные тем, что беглец ускользнул, стрелявшие сводили счеты. Но когда в охотничьем азарте подбежали ближе, в руках оказалась лишь порванная в клочья одежда, ни малейших следов крови, как будто и не было человека. Несколько раз встряхнули ее для верности. Таращились друг на друга, удивлялись: такого они еще не видели. Тюремное облачение с собой забрали — вещественное доказательство того, что убит при попытке к бегству, хотя кто этому поверит?

Через тернии к звездам

Еще не ведая того, что произошло с Гертом, Пискунов досадовал на себя, что подсказал Алексею Гавриловичу место поисков. Тот, однако, свое решение неожиданно изменил. Посмотрел на часы и объявил, что ехать к Зеленому острову больше не имеет смысла: к этому времени согласно секретному указанию с минигопсами все должно быть кончено.

Круто изменив маршрут, генеральская машина теперь направлялась к центру. Верх откинули — для лучшего обозрения, да и не так душно; летели с ветерком, с превышением скорости. Работники ГАИ козыряли на перекрестках, немедленно давали зеленый свет.

Алексей Гаврилович высказал не лишенную смысла догадку: где следует искать беглеца мужа, как не в объятиях любимой жены, да еще после долгой разлуки — заблуждение, которое Пискунов не счел нужным опровергать. Трагические взаимоотношения между пришельцами никого не касались. Сбылось его самое заветное желание: они ехали к Уилле, и душа его была полна ожиданием встречи.

Алексей Гаврилович был явно не в духе. В том, что пришелец сбежал, он усматривал личное оскорбление. Черная неблагодарность! Мало он для него сделал! Помиловал, назначил на высокую должность. Отдельная камера. Уж не хуже, чем в коммунальной квартире с общей кухней и постоянным духом боевой междоусобицы. Найти и вернуть во что бы то ни стало!

Все это Алексей Гаврилович высказывал Пискунову капризно-раздраженным тоном, словно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Михаил слушал вполуха, подсказывал водителю, как лучше ехать.

Накануне юбилея город был празднично убран, пестрел однообразно знакомыми лозунгами и призывами. На этот раз, однако, в глаза бросилось нечто новенькое: через всю улицу висел плакат: «Да здравствует потепление!» Алексей Гаврилович тоже его увидел и слегка поежился. И вдруг лицо его странно перекосилось, глаза округлились и, казалось, вот-вот из орбит выскочат от ужаса. Куда делась вся генеральская спесь. Губы прыгали, когда он забормотал:

— Вот оно! Опять, опять… Не уследили! Количество перешло в качество согласно закону… Ну ротозеи!

По случайному совпадению они в этот момент оказались у ворот той самой воинской части, мимо которой некогда проезжали Михаил и Уилла, отправляясь на поиски Захаркина.

Пискунов оглянулся и увидел: из переулка, со стороны кладбища приближалась внушительная колонна демонстрантов, но странная какая-то, без знамен, без портретов, однообразно серая. Сухо постукивали. Шли четким шагом, держали равнение, по трое в каждом ряду (такой порядок заведен в тюрьмах). Но лишь увидели

в машине Алексея Гавриловича, как все смешалось. Окружили, из кабины вытащили, стали срывать генеральскую атрибутику, он только дергался и тоненько взвизгивал, как поросенок, которого волокут под нож, но на помощь не звал, не догадался от страха. То были скелеты. Хромовые сапожки мигом стащили, а из брюк ловко сам выпрыгнул и ударился в бега совершенно голый, какая уж там совокупность или множественность, — самая заурядная единица. А те всей оравой устремились в погоню. Исчезли в глубине улицы.

Водитель наконец-то из столбняка вышел, таращился на ПискукоЕа.

— Эй, слышь, что это было-то? Или привиделось? Ну чудеса! А может, ряженые какие…

— Предпраздничный маскарад! — сказал Пискунов.

Он не стал даже ни во что вникать, снедаемый нетерпеньем: происшествие вполне в духе Алексея Гавриловича. Сердце его сладостно замирало… Скорее, скорее!

В нужном месте он отпустил машину и не стал дожидаться лифта, бросился вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. На каком она этаже? Сдерживая рвущееся из груди дыханье, остановился перед равнодушно приоткрытой дверью. Было видно, что квартира пуста. Еще не теряя надежды, он осторожно, со страхом, с невольной опаской вошел. В углу — ворох тряпья, свалены в кучу нехитрые туалеты Уиллы, вместе с книгами на полу обрывки бумажек, газет, пух из распоротой подушки взлетает при каждом шаге. Сотрясаемый нервной дрожью, Пискунов некоторое время осматривался, затем заглянул в соседнюю комнату, служившую спальней. И невольно вскрикнул. Женские руки с нежной страстью обвились вокруг его шеи. Это была Уилла. Припадая к нему губами, она зашептала, словно еще опасалась кого-то:

— Мой любимый! Мой дорогой Ми! Я знала, знала, что ты придешь, сердце подсказало мне. Я решила ждать до последней минуты. Ворвались какие-то люди, все перерыли. Руо выключил поле видимости, и нас не заметили.

— Вы улетаете?

— Да, мы улетаем. Но если ты захочешь, я останусь до конца с тобой! Меня не страшит гибель. Пусть несколько мгновений, но они наши.

— Нет-нет! — испуганно запротестовал Пискунов.

Он хотел еще что-то сказать, уберечь от безумных решений, но в этот момент длинные глаза Уиллы приблизились, источая нестерпимый свет, и он провалился в них, как в пропасть, их губы слились… Затем она отстранилась, и легкая одежда упала к ее ногам. Заговорила, чуть задыхаясь и путаясь в словах:

— Надеюсь, ты не будешь на меня только смотреть, как тогда? — Глаза ее смеялись, а губы источали жар.

— Но ведь ты сама сказала…

Она стояла перед ним, нежная, страстная. Пискунов онемел, потрясенный.

— Но ведь ты сама…

— Господи! — Уилла всплеснула руками. — В нашем времени не найдешь, пожалуй, ни одного человека, столь простодушного!

Слова больше не имели смысла. Они погрузились в сладкое беспамятство, в вечную тайну живой природы, разгадать которую не дано никому…

Спустя немного за дверью послышался голос Руо:

— Мадам Уилла! Не мое, конечно, дело вмешиваться, прошу извинить, но, кажется, вы собираетесь здесь аннигилировать! За это время я успел все подготовить к полету, а вы между тем… Наступает прозрачность!

Наверно, его слова с трудом доходили, потому что в ответ раздалось нечто не очень внятное: Уилла просила подождать совсем немножко, как будто от него что-то зависело; робот не в силах был остановить время.

Пискунов спешил все высказать. А с кем ему было еще говорить, кто бы слушал и понимал: