Воскрешение Лазаря
Шрифт:
К тому времени Коля и Феогност больше десяти лет не общались, ничего о жизни друг друга не знали, и поразительно, что, идя отдельно, каждый собственной дорогой, они неожиданно, почти волшебно сошлись – письмо одного будто специально написано, чтобы дополнить, прокомментировать письмо другого.
Коля пишет Нате: «Когда Авраам ушел из Междуречья, когда он оставил и свою прежнюю веру, и свой род, это был его личный выбор и его личное обращение к Богу. Десятилетия он вообще был один и лишь потом медленно, буквально шаг за шагом народился еще не народ – маленькое племя верующих в Единого Бога. В иудаизме есть и навсегда останется печать личного выбора».
«Другое дело, – пишет Коля, – мы. Нас загнал в Днепр даже не священник, а князь, загнал всех, кого сумел разыскать (светская власть – тот камень, на котором стоит наша
Двумя абзацами ниже: «Человек у нас проглочен народом, словно Иона Левиафаном, но когда-нибудь он освободится».
Кстати, Анечка, и со Спириным все тоже не ясно. Три письма назад я уверенно объяснял тебе, что за жертву он приготовил Христу. Писал, что он, Спирин, первый заместитель народного комиссара внутренних дел, задумал покарать тех, кто совершил революцию, кто развязал Гражданскую войну, а заодно и сторожевых псов этой неправедной власти – своих собратьев-чекистов. Если судить по результату – да, подобный вывод напрашивается, как напрашивается и то, что Спирин гений, герой, сумевший придумать, рассчитать, главное же ценой собственной жизни осуществить всю операцию. В конце тридцать шестого года Спирин был судим закрытым судом в составе главы верховного суда Винокурова, генерального прокурора Вышинского, нового главы НКВД Ежова и немедленно после вынесения приговора расстрелян.
Но ведь могло быть и иначе. Недавно, например, я сразу от трех чекистов, что тогда работали в «органах», слышал, что считать Спирина изменником и предателем – бред. Он был верный солдат партии и самый талантливый руководитель «органов» со времен Дзержинского. Причина же произошедшей трагедии проста – события вышли из-под контроля. Слышал я и еще одно мнение. Спирин был убежденный сталинец. Вслед за вождем он считал, что чем мы ближе к социализму, тем ожесточеннее классовая борьба. Он верил, что сейчас, в тридцать четвертом году, необходима новая революция и новая гражданская война. В первой, бывшей семнадцать лет назад, погибло не все зло. Немало его сразу разглядело, что сила за революцией, и переметнулось на ее сторону. Как и Сталин, он не сомневался, что нужна перманентная революция, здесь, внутри страны. Соглашателей и оппортунистов еще много, и год от года они только множатся.
Коля когда-то писал Нате, что при каждом повороте еврейской истории (исход из Египта, Вавилонское пленение) пять шестых народа откалывалось, навсегда из евреев уходило, иначе народ было бы не очистить, а значит, и не спасти.
Официально днем начала битвы на Ходынском поле принято считать семнадцатое июня, но первые две недели события развивались так вяло, что Спирин в телефонных разговорах с Натой именовал происходящее «стоянием на Угре». Тем не менее начнем с семнадцатого июня. К этому времени на небольшом, метров в десять высотой, холме, что возвышается прямо на запад от центра Ходынского поля, для Спирина был оборудован передвижной командный пункт с самыми современными, какие тогда были в стране, средствами связи: их привезли и прямо на поле смонтировали «под ключ» немцы. Благодаря новой телефонии Спирин мог без коммутаторов и телефонных барышень за считанные секунды связываться с любым управлением НКВД вплоть до Камчатки.
Спирин опробовал систему в ночь перед битвой и остался ею доволен. Он не поленился одно за другим обзвонить каждое управление, везде заранее назначенные им люди были на месте и в полной готовности. Такой связи не было и в Кремле. Вдобавок решением секретариата ЦК все власти в стране от министерств и обкомов партии до того же НКВД, получили специальный приказ выполнять любые спиринские распоряжения немедленно и не обсуждая.
Холм Спирин выбрал не из-за нужд связи: отсюда, несмотря на малую высоту, были прекрасно видны даже окраины Ходынского поля. До революции, когда на Ходынке располагалось артиллерийское стрельбище, именно тут дежурили офицеры, оценивающие точность и кучность батарейных залпов. Метрах в пятидесяти
И рекой он разделил Колю с Феогностом тоже намеренно: поначалу неизбежно множество мелких и ничего не значащих конфликтов, на которые может быть растрачен запал. А тут два войска отделены хоть плохонькой, но границей, и перейти ее, как Цезарю Рубикон, надо решиться. Здесь он был прав: братья, не видясь и не знаясь почти двадцать лет, так друг друга раздражали, что договориться не могли ни о чем. Спирин вмешивался, но, как правило, без особого толка. Ему, например, казалось, что в том меморандуме об условиях поединка, который он направил Феогносту (его и в самом деле составляли зэки – десяток лучших в России специалистов по средневековому праву), учтено все, но выяснилось – нет, и теперь, сводя Спирина с ума, с утра до вечера шли споры, почти каждый раз ничтожные, но Феогност с Колей по очереди заявляли, что это главное, что если проблема не будет незамедлительно решена, причем в его пользу, выходить на бой он категорически отказывается. Спирин снова звал своих консультантов и снова утрясал, согласовывал.
Следует отдать Спирину должное, он не раз пытался объяснить и Феогносту, и Коле, что вопросы, которые они с таким жаром обсуждают, не стоят и выеденного яйца. На третий день, отчаявшись, он спросил у обоих, почему бы им, не дожидаясь подхода основных сил, не вступить в бой с теми, что уже есть, или даже не сразиться друг с другом, братья его предложение и обсуждать не стали. Феогност лишь заметил, что личного противостояния между ним и Колей нет, сам Коля ему давным-давно безразличен. Коля же сказал, что – да, подобный поединок желателен, но единственно потому, что пролилось бы меньше крови, в остальном он с Феогностом согласен: схватка между ними мало что решит. Кроме того оба согласились, что сотнями тысяч их сторонников, которые вот-вот соберутся на Ходынке, кто-то должен руководить, иначе все превратится в бессмысленную давку и смертоубийство.
В общем, все выглядело скверно, и Спирин пару дней спустя сказал навестившей его на командном пункте Нате, что, может, и зря он эту историю затеял: шарик надул большой-пребольшой, но стоит ткнуть иголкой – останется один фук. Кстати, и Феогност, и Коля тогда уже тоже постоянно находились на командном пункте. Феогност обычно сидел по правую руку от Спирина, Коля – по левую. Идущую по полю Нату они увидели все трое, и здесь надо отдать братьям должное: едва она подошла, оба повели себя подчеркнуто светски: встали, поздоровались, а затем отошли в сторону, чтобы не мешать ей и Спирину.
Расположившись на холме, братья, как могли, командовали каждый своей армией. И в той, и в другой пока было ровно по пять человек (Козленков был при Коле чем-то вроде адъютанта, с утра до позднего вечера он курсировал туда-обратно с приказами и донесениями) – стояли они на берегу прямо друг напротив друга, лишь изредка кто-то из бойцов заходил в Таракановку, но не дальше, чем по щиколотку, и грязно ругался.
Из Феогностова воинства юродивый Паша Нижегородский своими культями клал на врага бесконечные кресты и кричал: «Сгинь, сгинь, нечистая сила!» Остальные и того чище – крыли по-матерному Колиных людей и их предков бог знает до какого колена, вдобавок глумясь, что тут, на Ходынке, их собралось так мало. Колино ополчение ни в чем им не уступало. Те же оскорбления и проклятия оно пыталось станцевать. Толком, конечно, ничего не получалось, чтобы по-настоящему выматериться, нескольких букв не хватит, думаю, что хорошую ругань не сумела бы станцевать даже Наденька, но от этого было еще противнее. Правда, Козленков или сам, или по указанию Коли, честно пытался прекратить безобразие, однако безуспешно.