Воскрешение Малороссии
Шрифт:
Попав в уланский полк, стоявший в Каменце-Подольском, Кармалюк встретил там опытного земляка, уже несколько раз дезертировавшего, и вместе с ним сбежал в родные края к жене и любимым деткам. Два года друзья занимались мелким воровством, сбывая краденое евреям-корчмарям. Обычно это выглядело так: ночью Кармалюк подкапывался под чей-то хлев или комору, брал все, что плохо лежало, и давал деру. Добычей его были чаще всего — поросята, гуси и прочая мелкая живность. Не брезговал бабьей юбкой, развешенным сушиться бельем, плотничьим инструментом — пилой, долотом или буравом. Мог потянуть лопату, косу, грабли — все железное стоило недешево
Жизненный уровень Кармалюка рос, жена в муже души не чаяла, партнеры «по бизнесу» относились к нему с уважением.
Но в 1814 году героев-воришек поймали, отвезли в Каменец, дали им по 500 ударов палкой и отправили дослуживать в батальон, стоявший в Крыму. С первого же ночлега Кармалюк сбежал. Он переоделся в польскую чемерку, завел трех соратников, имена которых сохранили документы следствия, — Хроня, Ткачука и Удавова (тоже беглого солдата из Московщины, встреченного на дороге), — и первым делом поджог винокурню в родных Го-ловчинцах, принадлежавшую пану Пигловскому, чтобы отомстить ему за такую жизнь.
Если эта акция и вписывалась в схему «народного мстительства», то жертвой следующего налета «мстителей» стал уже представитель народа. Правда, зажиточный. Кармалюк и его побратимы, вооруженные копьями и ножами, напали ночью на одиноко стоявший хутор. Хозяина зверски пытали, добиваясь, где тот прячет деньги, сыпали ему в сапоги раскаленные угли, а потом облили водкой и сожгли вместе с домом. Добыча — сто золотых. Но в соседней деревне увидели зарево, прибежали на огонь, и Устим снова оказался в Литинской
уездной тюрьме. Там на протяжении двух с половиной лет, пока шло следствие, простой мужик прошел суровую жизненную школу, ознакомился с законами преступного мира («понятия» и воровской жаргон, происходивший от идиша — разговорного языка местных евреев — существовали уже тогда), завел полезные связи среди воров и бандитов и снова сбежал по дороге в Сибирь, где должен был отбыть 10 лет каторги.
Вот его приметы того времени из следственного дела: «Лет 30, росту 2 аршина и 6 вершков (1 метр 68 сантиметров), лицо овальное, бритое, нос умеренный, глаза светло-голубые, волосы рыжие, недостает двух передних зубов, хорошо говорит по-русски».
Найти человека по такому описанию так же трудно, как зайца в степи. Сколько их было в Российской империи — голубоглазых, рыжих, без двух зубов, хорошо говорящих по-русски? Фотографию-то еще не изобрели! Ловили по словесному описанию. Иногда — десятилетиями. А бывало, что продолжали ловить, когда разбойник, уже мирно скончавшись где-нибудь на печи, давно оставил грешный мир, забыв уведомить об этом полицию.
Но поиск Кармалюка облегчался тем, что всякий раз из Сибири он держал путь только на родину — к семье. «Если бы не эта глупая любовь, ~ говорил он, — может быть, где-нибудь в других местах, никому не известный, я бы исправился, остановился и другую бы жизнь повел».
«Следующие два года в жизни Кармалюка были настоящей идиллией, — писал Иосиф Ролле. — Скрывается он в домах бедной «загоновой» шляхты, но всегда в окрестностях Головчинец, с женой видится по нескольку
«Загоновая шляхта» — круг обычного общения Кармалюка — это самая низшая категория польского дво-рянства. Кроме двора, сабли и наследственного гонора, у таких голодранцев ничего не было. Чтобы вспахать землю, эти «аристократы» обычно нанимали крепостных у более богатых панов. Частенько и сами ходили за плугом. А иногда — даже подворовывали ночами овощи на крестьянских огородах, за что их, случалось, крепко били хозяева.
В общем, это было довольно странное общество для «руководителя партизанского движения» против польского панства. Как раз «загоновая шляхта» и составляла самый горючий элемент польских аристократических восстаний против русского правительства в 1830, и 1863 годах — помните, это те самые, что выкрикивали: «За нашу и вашу свободу!»
Идеалом этой шляхетской вольности было восстановление великой Польши по самый Днепр, а если повезет, то и от «можа до можа» — то есть от Балтики до Черного моря. Именно эта вожделенная Речь Посполитая должна была, по мнению «загоновых» горлопанов, наделить их всех землями и «быдлом» — четвероногим (волами й лошадьми, которых так любил уводить Кармалюк) и двуногим — то есть крепостными.
Самого жe Устима «загоновая шляхта» принимала как своего — происхождение его забылось, он хорошо говорил не только по-русски, но и по-польски, и многое мог рассказать, побывав в тюрьме и на каторге. Одним словом, очень интересный, милый, приятный в общении человек. А то, что ворует — так это очень по-шляхетски. Многие «загоновые Шляхтичи» сами были не прочь что-нибудь украсть. Как покажут материалы следствия после очередной поимки «партизанского вождя», как раз среди этой категории многонационального населения Подолии Кармалюк нашел множество друзей и сообщников.
В феврале 1822 года лзгчший друг «загоновой шляхты» опять пошел на «мокрое» дело. И снова его жертвой стал простой, нешляхетского происхождения, зато зажиточный хуторянин — Павел Опаловский. Его, правда, не хотели убивать, но так искололи пиками, выпытывая, где деньги, что бедолага через несколько дней сам отдал Богу душу.
У Опаловского банда Кармалюка (надеюсь, никто не станет называть ее «повстанческой армией») взяла в качестве добычи 2000 золотых и четверку лошадей.
Обрадованные успехом, «кармалюковцы» накинулись после этого на хату какого-то хозяйственного мужика в селе Овсяники. Но тут их ждал жестокий облом — судьба-индейка повернулась задом. Как только разбойники по-своему обыкновению начали допрос с пристрастием, пытаясь узнать, где «касса », из дома вырвался малолетний сынишка хозяина и на всю улицу стал звать на помощь. «Рятуйте!» — раздалось в ночной тишине.
После этого «народные герои », воспетые украинской Академией наук, с такой скоростью кинулись наутек от народных же масс села Овсяники, поспешивших на помощь соседу с топорами и вилами, что впопыхах оставили даже тех четырех лошадей, которых добыли у замученного Опаловского.