Воскрешение: Роман
Шрифт:
– Это было давно, – равнодушно ответил Лева.
– И вы считаете, что «давно» служит оправданием? Что если это было давно, то убивать, резать на куски, жечь, грабить и насиловать – это не так страшно? Довольно странная позиция для гуманиста. Хорошо, пусть будет недавно. Совсем недавняя Вьетнамская война, точнее война во всем Индокитае. Лева, там погибло более полутора миллионов человек. Это больше, чем в Освенциме.
– В основном коммунистов, – сказал Лева, на этот раз с ощутимой неприязнью. – Так что как раз там надо еще посмотреть, кто на кого напал и кто был прав. И, как бы там ни было, дальнейшую
– В этом вы как раз ошибаетесь. Но даже если бы это было так, неужели вам кажется, что ради этого можно было сжигать напалмом сотни тысяч живых людей? Детей, женщин. И это ведь не какая-то единичная история. Я старый человек и вполне готов допустить, что чудеса в истории возможны. Но когда регулярно происходят военные перевороты, правительства расстреливают, а на следующий день победивших генералов признают законными президентами, это кажется мне не чудом, а сложившейся системой. Вероятно, эти документы мы тоже когда-нибудь увидим. По крайней мере, вы увидите. Я, наверное, все же не доживу.
– Ну что вы, в самом деле, – снова возразил Лева, – то про косоглазых, то про Африку. Вы же хорошо понимаете, что история – это Европа и Америка. А грехи… Мало ли что там было у африканских обезьян. А вот большевизм и сталинизм – это наше, наша вина, наше злодейство, нам за них и каяться. Возможно, веками. А с нацизмом пусть немцы разбираются. Да они, кажется, и разобрались.
На этот раз дед скорее вздохнул, тяжело, горько, почти измученно.
– К сожалению, нацизм – это наша трагедия даже в большей степени, чем немецкая. И по абсолютным, и по относительным цифрам.
– И в войне мы, значит, неповинны?
Лева выбрал не лучший ход; тема войны деда задевала, и Митя об этом знал.
– Лева, война началась не в середине сентября тридцать девятого года, когда советская армия вторглась в уже побежденную Польшу, как ваши единомышленники теперь почему-то начали утверждать, и даже не с секретных протоколов, которые, вероятно, действительно существовали, а на полтора года раньше, с вторжения нацистов в Австрию и последующего захвата Чехословакии. Ни к тому ни к другому Советский Союз отношения не имел.
Дед остановился, замолчал, отхлебнул глоток чаю.
– Мы же стараемся быть честными людьми, правда, Лева? – продолжил он уже гораздо медленнее и спокойнее. – Так что даже в пылу спора и разногласий нам все же следует стараться придерживаться фактов.
– Да ладно с ней, с войной, – ответил Лева, – с тех пор уже сорок лет прошло. Больше всей моей жизни. А посмотрите, как мы живем и как живут американцы. Вы же смотрите фильмы? У них там у каждого дом. У людей с профессией дом так еще и трехэтажный. А у вас в Ленинграде, как мне сказали, полно нерасселенных коммуналок. В Москве хотя бы почти все коммуналки расселили. Вот вам наглядный пример эффективности социализма.
Было видно, что дед то втягивается в спор, то теряет к нему интерес, но инстинкт преподавателя старой школы заставляет его пытаться объяснить Леве то, что ему самому казалось очень важным.
– Я попробую ответить, – наконец сказал дед.
– Неужели ты будешь спорить даже с этим, – неожиданно не выдержала мама; Митя был так увлечен этим странным спором, что почти забыл, что она тоже
Как это ни странно, дед почти не обратил на нее внимания.
– Во-первых, если не считать попыток догнать и перегнать Америку, еще старым марксистам было понятно, что система, поставившая своей главной целью бесконечное увеличение производства, в этом смысле будет эффективнее, чем та, которая своими целями считает совсем иные задачи. И будет проигрывать. Поэтому, кстати, многие из них и считали одновременную мировую революцию единственно возможным вариантом. Другое дело, так ли уж необходим этот поток товаров.
– Это когда тебе не нужно стоять в очереди за колбасой, – парировала Ира.
– Ирочка, я тоже стою в очередях, – сказала бабушка.
– В стол заказов Академии наук, – ответила мама резко и язвительно. – А мне, чтобы купить пару сапог из нормальной страны, а не производства фирмы «Скороход» имени вашего победившего социализма, приходится отстаивать очереди, как в столовую для бедных. Только что номера на ладонях не пишу.
– Во-вторых, – все так же спокойно продолжил дед, – вы как-то забываете, что мы уже сорок лет находимся в состоянии войны. И заметьте, не с одной страной, а в одиночку с пятью самыми сильными экономическими державами мира.
– И что? – спросил Лева.
– В Первую мировую Германия, с ее мощной и динамично развивающейся экономикой, попыталась воевать против почти всего мира, хоть и имея союзников, даже неплохих. Так вот, этой экономики мира хватило на четыре года войны, после чего она просто кончилась. А ненавидимый вами социализм еще вполне себе держится, хотя и не всегда удачно. В этом вы правы. И в-третьих, я еще помню страну, половина которой была разрушена до основания. Вы как-то совсем забыли, насколько в ином мире вы теперь живете. Так что никакого застоя нет. Это вы его придумали. Для нас, историков, сорок лет меньше одной недели для человеческой жизни.
– И что же тогда сейчас, если не эта застойная мерзость с невнятными потугами на реформы? – хмыкнула Ира.
– История, – ответил дед. – И история в масштабах едва ли не эпических.
– Натан Семенович, – твердо сказал Лева, – наша история только начинается.
Чем дольше Митя слушал этот спор, тем более неоднозначными становились его впечатления и чувства. Он привык к тому, что со своей почти бесконечной эрудицией и твердой ясностью мысли дед почти всегда оказывался правым, и особенно в вопросах, так или иначе касавшихся истории. Когда он начинал говорить, собеседники обычно замолкали. Но сейчас именно ход мысли деда, со всеми его цифрами, примерами, источниками, аргументами и сравнениями, казался устаревающим на глазах, а может, и безнадежно устаревшим. А как раз Левины еще отчетливо юношеские страсть и вера в свои слова звучали необыкновенно современно, даже если предположить, что в чем-то он действительно преувеличивал или перегибал планку. Но если Левка и ошибался в тех или иных фактических деталях, на его стороне была та абсолютная моральная правота, которая почти не нуждается в построении выверенной логической аргументации.