Воскрешение сердца
Шрифт:
Можно прожить длинную или короткую жизнь, но так и не познать Бога правильно, Каков Он на самом деле, какова Его могущественная воля и сила. Можно молиться устами, можно творить достойные дела добра, которые даже и не есть само добро, но так и никогда, никогда не приблизиться к Иисусовой правде Сл'oва
Какие бы чувства не всплыли во время чтения данного сюжета, пусть только одно проявится на задворках ума – это сильное, мощное впечатление, пробуждающее любовь. А кто определил меру языка?! Кто возложил на Живое Слово какие-то обязательные (стандартные) условия? Или Бог реализует Своё многообразие
Слово себя позволяет развивать не в узком пространстве текущих мыслей, а на полной непредсказуемости, в которой и проявляется личность, пусть даже и такими странными и непривычными впечатлениями. Во всех номинациях движет Единый Бог!
Суть заложена на то, чтобы человек, стремящийся внять образующемуся слову, хотя бы чуть-чуть испил боль Гумисолькиной жажды и пожалел страдание маленького гения. Понял бы, как тяжело жить в мире с теми людьми, которые презирают твоё незаслуженное убожество, и только одними внешними признаками на вздохах – ох и ах проявляют свою унизительную, подлую и лицемерную жалость, не ведая вовсе, какая драма напитывает ум такой нежеланной плоти.
Тебе, который живёт на достатке своего тела, не признать покровительство страхов иного достатка, когда душа просто горбится на мрачном произволении… Гнётся… Изламывается… А жить надо… И прожить не день и не два, а многие л'eта… Попробуй-ка, осиль такую жизнь! Не хочешь?! А они тоже! тоже не хотят, но живут, живут посреди нас и стремятся к достойной благости, к чувственному покою, к настоящей любви, но ничего не могут получить, потому что мы уже всё захватили в свои руки. Наши руки в крови… Как отмыть? Любовью сердечной и истинной!
Любовь Иисуса Христа не лицемерна в том случае, когда она даёт право нести тяготы друг друга, а не разглагольствовать о них по фарисейскому слову. Любить легко, если есть должная взаимность и единомыслие. А если их нет?
Тогда любовь уже трудна и горька, и свет не в силах разбить мрак душевного мучения. Всегда необходима дружба и помощь, взаимопонимание. А кто, кто может подарить это сокровище, кроме Иисуса? Никто. Из нас – никто! Увы, но факт!
Вот и ищет Гумисолька себя в этом пагубном, адовом мире, ищет повсюду, спотыкается, падает, встаёт из руин, встречает свою мудрость, что так явно предстала пред ним. Мытарства позади, а впереди – новая жизнь… Что принесёт она? Покой или… О, мир, как ты жесток! Но ведь человек, человек сделал тебя таким…
Пожалуйста, люди, если вы считаете себя покровителями и королями судьбы! Не извращайте ценности добра! Не искажайте волю божества! Не стирайте с себя святость! Помогите любви, и она осияет вас светом Иисуса! А Он соединит нас всех на полноте единства! Это и будет рай на земле! А к иному и не будем устремляться!
Посвящается любви и уродству, где любовь и именуется светом Христовым, а уродство – убогой душой,
Рождество
Он родился первым.
Свет, возложивший на него бремя тяжких усилий этого злого и пагубного мира, облёк его крошечное тельце явным уродством, которое тяготело над ним длину многочисленных дней и ночей. Но называлось это единым словом – жизнь, хотя само назначение жизни измерялось долготой утомительных лет, лет, которые предстояло прочувствовать собой на всех периодах роста в теле, знаменующем волю рая, а напитанных болью ада.
Даже само чувственное рождение было сопряжено с мрачным утром, которое вспыхнуло грозовым привольем проливного дождя на взбесившемся ветре, что разветвлял путь чёрных туч, гнездившихся на сероземном небе, но на небе, принадлежавшем всему человечеству.
Мать, носившая плод в утробе, где созревал ум существа новой плоти, была примята и раздавлена покровом грязи и воды. Не имевшая достоинства и прозрения на потоке насилия и ужаса, посреди огромного мира, где царил бездарный хаос, разврат и помрачение нравов, она трепетала от болезни и унижения в полном одиночестве, на диком ужасе женского отчаяния.
Она одна, совсем одна. Нет никого рядом. Нет помощи заботливого и доброго мужа, даже подруги любящей и искренней не нашлось, или хотя бы понимания со стороны тех, кто истоптал святое произволение чувства, именуемое – любовь.
Разве любовь такова?
Разве она приносит печаль? Смотря, с кем любовь ласкалась. Если с чистотой, то она – велик'a на свойстве смысла, а если иначе, то она сопричтена к разврату и позору и уже не может носить титул святого восторга.
Потеря невинности стяжается памятью утробы матери, и она этою памятью утробного свойства облекает чувственную плоть растущего тельца на период дальнейшей тяготы, которая и будет складывать пороки и ужасы.
Женщина, ныне облёкшаяся волею испитого унижения на сладострастии тленной плоти, прежде тоже была воспитана матерью блудницею. Наследственность блудного насилия уже внесена на долю женственного изнеможения однажды, то есть один раз.
Эта мера привнесена из рая на землю первыми людьми, когда Адам и Ева, вкусив запретный плод, познали друг друга иначе, чем теперь познаётся Бог из условий земного века. Они же познали себя из телесных впечатлений, окунулись в кровяные лжевосторги и оставили эти убогие мгновения целому поколению, потому-то никому и не удаётся избежать сетей обмана в любви.
Человек постепенно утеривает ценность и, следовательно, становится всё менее и менее мудрым, но более и более развратным и грубым, а отсюда и само тело меняет форму пробуждения, и только по смерти тела приходит способность, которая уже правильно открывает нам нашего Творца.
Но никто и не виноват в опеке своего странного совокупления друг в друге или плоть с плотью. Ведь такая основа заложена в естество человеческое не зря, не просто ради забавы, ради мучений или ради смерти, хотя, исходя из жизненных моментов, можно с лёгкостью заверить, что Бог услаждается болью человека!