Воскрешенные
Шрифт:
Протерев глаза и взяв себя в руки, я заглянула внутрь.
В кроватке спал туго спеленатый младенец. Совсем маленький, наверное, новорожденный. Обалдеть.
Я села на кровать и попыталась собрать в кучу разбежавшиеся мысли. Не получилось. Механически нащупала под кроватью спрятанный рюкзак и вытащила. Это оказался рюкзак Дениса. Засунула обратно. На кровати аккуратными стопочками пристроились пеленки, распашонки, чепчики и прочее детское барахлишко. Рядом на полу лежала надорванная упаковка одноразовых подгузников.
Успев подумать про конец моральных страданий и перебрав пару вариантов, куда бы отправиться на постоянное жительство, я распахнула дверцы шкафа. Моя одежда была на месте, так, как я ее оставила. Обрадовавшись, я торопливо сняла костюм космической бродяги и вообще все, что на мне было, и переоделась в домашние шорты с футболкой. Меня не выселили. Точно, на полках стоят мои книги и учебники вперемежку с моими же детскими игрушками. Уже легче.
Додумывать дальше я отправилась на кухню, чтобы не тревожить детский сон иллюминацией.
Да и чая захотелось горяченького.
А что? Маме всего сорок, почему бы и нет… Мы повырастали, дома появляемся редко, может быть, родителей одолел «синдром опустевшего гнезда»? Как странно все-таки воспринимается появление в семье еще одного ребенка — как сокрушение казавшейся надежной опоры, потрясение первооснов! Ничего, переживем. Если я за десять месяцев отсутствия стала в этом доме чужой, смогу прожить и в одиночку. На Острове, например, — там у меня и домик есть… От этой мысли стало грустно. Дело ведь не в доме, а в семье, близких людях, которые часть мира, благополучного и вечного, и не просто часть, а фундамент. Из моего мира и так была выбита одна свая — отец; мир, как бы я ни избегала думать об этом, пошатнулся.
Пока я готовила чай, в кухню заглянула незнакомая растрепанная девушка в ночной рубашке и окинула меня таким мрачным взглядом, что чайник в моей руке дернулся, и горячая струйка воды пролилась на тапок. Не сказав ни слова, девушка отшатнулась от двери и пошла дальше. Час от часу не легче. И кто это может быть? Едва ли знакомая, приехавшая отдохнуть на море: не сезон нынче, а судя по красным глазам и помятому лицу, она тут не отдыхает.
Судя по глазам и лицу, она мать ребенка, спящего в моей комнате. Кто она здесь?
На третьем глотке наивкуснейшего черного чая появился ответ: жена Ваньки, старшего папиного сына.
— Асюша! — прошелестело от двери.
Одна только интонация, с которой был произнесен шуршащий вариант моего имени, сказала все, и фундамент мира полностью восстановился, а мамины счастливые глаза заполнили его солнечным светом.
Я прыгнула ей на шею, в кои-то веки не боясь сбить с ног.
— Господи, какая ты худая! Мальчики сказали, что ты болеешь…
Умницы братцы! Почти угадали. Интересно, название болезни они придумали?
— Только не сказали, чем…
— Тропической лихорадкой, —
Мама, как только что Командор, немного отстранилась, продолжая держать меня за бока, вернее, за ребра, словно пыталась разглядеть на просвет. Мой новый рост, про который она ничего не сказала, привел ее в смятение.
— Господи! — вдруг в ужасе повторила она. — А почему ты ничего не ешь? Чай один…
Мама не изменилась. Ничуть. Мир гармоничен и прочен.
— Не все можно, — это правда, — был страшный дисбиоз, а потом осложнение на желудок, — это ложь.
— А что врачи говорят? Все восстановится?
— Обязательно. Остался только период реабилитации: диета и физические нагрузки.
— Так ты больше не уедешь?
Какое это счастье — так легко различить надежду в этих словах. У меня есть дом!
— Уеду. Через месяц или два. А ты?
— Я дома на полгода, не меньше.
Она усадила меня за стол, будто не убедилась сейчас, что я вполне могу самостоятельно двигаться, налила чай для себя.
— Что-то случилось?
— Нет, программа, по которой я работала, закончилась, а новая еще не запущена. И вовремя. Ты уже познакомилась с племянничком?
Папина родовая карма продолжает работать. Девочкам в этой семье по-прежнему нет места. А было бы забавно…
— Не представился. Спал.
Мама хихикнула.
— Дмитрий, Митя. Только вчера зарегистрировали. Ваня с Мариной две недели ругались, не могли имя выбрать, в конце концов бросили жребий. Она — здесь, он — на экваторе.
Так, отлегло: теперь я знаю имя Ванькиной жены, а не то могла бы спалиться. Ведь должна же я была хоть раз услышать его от братьев, которые, наверное, и на свадьбе присутствовали!
— Я много пропустила, — осторожно заметила я.
— Не очень, — отмахнулась мама. — Свадьбы, как ты знаешь, не было, Иван привез Марину за два месяца до родов, тогда же и расписались. Потом уехал.
— А, тогда понятно, чего она такая злая.
Мама, наверное, из чувства солидарности со мной, ничего есть не стала, пила пустой чай. Поняв, что я видела Марину, она криво улыбнулась.
— Послеродовая депрессия во всей красе. Жуть. Хотя вообще-то человек она хороший, и Ваньку любит.
Мама огласила диагноз, но, я видела, к Марине она испытывала лишь самую каплю жалости. Ей самой была слишком знакома Маринина ситуация, с той, правда, разницей, что детей у нее в свое время оказалось больше, и так расклеиться она себе не позволила.
Интересно, как на мою депрессию подействует чужая? Надо заметить, мне уже стало намного веселее, и хотя все еще казалось, что ноги сжимают холодные пальцы смерти, но сердце, оживленное мощным импульсом страсти Командора, уже стремилось биться во всю силу. Нет, я от него не откажусь, уж слишком это симпатичный орган.