Воскресный ребёнок
Шрифт:
И вдруг я начинаю рассказывать. Мне самой удивительно, но это получается совсем легко. Почти так же, как если бы я говорила с Андреа – но не с той Андреа, которая щиплется и дразнится, а с другой, приветливой и дружелюбной. Даже не понимаю, почему я так долго никому про это не рассказывала. Ведь Улла такая же, как я. Только совсем немножко другая. Я рассказываю ей обо всём. Улла сидит очень тихо и слушает. Глаза у неё делаются большими, как у Зайчика.
Про него я тоже рассказываю, в самом начале. И Улла не смеётся. Она считает, что это совершенно нормально, когда у человека есть Зайчик!
А потом я рассказала про школу, что гимнастика мне нравится, а остальное не очень. И ещё рассказала про интернат. И даже про прошлый понедельник, когда случился весь этот ужас и Андреа так разбушевалась.
А Улла сказала, что она тоже виновата: могла ведь спросить, что делать с блузкой, и у меня не было бы всех этих неприятностей. В следующий раз, если мне захочется что-нибудь одолжить у Андреа из одежды, надо постараться и сначала всё-таки спросить у неё разрешения.
Но Улла в этом, к сожалению, не разбирается – она же не знает Андреа.
Да, и ещё я рассказала про Карли. Про то, что мы все считали его дурачком, но теперь я не считаю, что он дурачок. И Улла сказала, что так часто бывает. Если присмотреться к человеку повнимательнее, то чаще всего получается, что он вовсе не такой уж и глупый, как ты про него думал. И она права. В тот понедельник я и правда видела Карли совсем близко, и веснушки видела, и голубые глаза, и теперь он для меня совсем другой, не такой, как раньше.
И ещё я рассказала, как плакала и хотела убежать из интерната. Улла посмотрела очень серьёзно и сказала, чтобы я никогда так не делала. Никогда. Если убежать, кончится это плохо, все будут сходить с ума от беспокойства, и к тому же убегать мне теперь ни к чему. Ведь теперь по воскресеньям она будет меня забирать. Это решено и подписано! И, если я хочу, она может в этом поклясться.
Я сказала, что не нужно, потому что сестра Франциска нам это уже разрешила. Она теперь стала очень доброй, даже играла с нами. На это Улла сказала: «Вот видишь!» Я хотела спросить, что она имеет в виду, но тут сверху начали падать капли. Наши волшебные облака превратились в обычные, дождевые.
Улла вскочила, и наш разговор закончился.
– Домой, быстро домой! – крикнула она.
Я тоже вскочила и стала застёгивать Улле куртку. Пуговицу за пуговицей. Чтобы она не промокла. Улла мне не мешала, стояла смирно, не дёргаясь, хотя я застёгивала долго, и мы обе всё-таки немножко промокли. Она улыбалась, щёки у неё раскраснелись. И тут на секунду она взяла моё лицо в ладони, холодными руками, но мне всё равно стало от них тепло.
А потом она стала застёгивать пальто мне. Пуговицу за пуговицей. Первую пуговицу она пропустила, и всё получилось наперекосяк. Но это неважно. Это очень приятно, когда тебя застёгивают. Потом мы взялись за руки и побежали. К трамвайной остановке. Дождь лил нам на головы, потому что мы забыли надеть шапки.
Мы бежим домой. Не в детский дом, а в наш дом! Домой к Улле. Потому что воскресенье ещё не закончилось. Оно ещё долго не закончится. Это так здорово! Воскресенье и не должно закачиваться. Разве что в следующее воскресенье. Но тогда оно тут же начнётся снова!
До дома
В квартире Уллы снова пахнет дымом. Да ещё как! Это от её сигарет, теперь я точно знаю. Ох, как мне не нравится её курение! Я точно ей скажу. Теперь смелости у меня хватит. Курить ужасно вредно, можно заболеть. А я же не хочу, чтобы Улла заболела! Тогда она может умереть, а мы ведь только-только познакомились.
Я сразу иду на кухню-мастерскую и распахиваю окно. И в белой комнате тоже. На кухне опять такое! Тут непременно надо убраться. Лучше всего – прямо сейчас. Ну что она за неряха, эта Улла! Посуда не вымыта, пепельницы полные, по столу раскиданы всякие бумажки. А посреди стола лежит забытый пакет с припасами для нашего пикника…
Я размышляю, с чего начать, и тут слышу, как Улла кричит, чтобы я быстренько шла в ванную. А то можно простудиться – мы ведь насквозь промокли. И в интернате нами будут недовольны.
Она права. Не хочу подхватить насморк. У меня тогда ужасный вид – нос красный, глаза опухшие. Таким насморком я однажды уже отпугнула воскресных родителей.
Убраться можно и попозже. Уборка никуда не денется.
Я иду в ванную – а там стоит Улла. Голышом. Я немножко испугалась, если честно. Я смотрю на неё и… тут же отвожу взгляд.
– Раздевайся и залезай, – говорит Улла, наклонившись над ванной. И нисколечко не стесняется.
Надеюсь, она добавит побольше пены, тогда нас будет меньше видно. Так Улла и делает: наливает из бутылочки много-много пены, потом сильно её взбивает, пена сильно пенится. Улла залезает в ванну. И говорит, чтобы я тоже залезала. Там просто божественно!
Мне немножко странно и чудно. Я никогда ещё не мылась вместе с женщинами. Только с Андреа, и то давным-давно. А теперь мы уже слишком большие. Но пены всё-таки не хватает! Уллу видно в воде. Голову, шею и грудь. Грудь у неё есть. До сих пор я этого не замечала, просто не было возможности её увидеть. Ведь Улла всегда в мешковатом свитере.
Я, конечно, знаю, что у всех женщин есть грудь. У меня тоже когда-нибудь будет. Вот у сестры Франциски грудь – так просто ого-го! – очень большая и выпуклая.
Но Улла? Я быстро отвожу взгляд и начинаю раздеваться. Не стоять же столбом!
Улла радостно плещется в воде и говорит «О-о-о!» и «А-а-а!», а потом достаёт откуда-то корзиночку с разными игрушками, заводит их… И вот в воде и пене затарахтели зверушки и кораблики. Они кружатся по ванне, сталкиваются и переворачиваются.
Там и Дональд Дак есть, такой смешной, в матроске! Он умеет плавать только задом наперёд. Клюв торчит из воды, он гребёт назад и натыкается на Уллину грудь.