Воскресшие боги
Шрифт:
стая птиц пролетела по небу. Следя за ними взором, Франчeскo старался вообразить себе рыб, некогда плававших здесь, в волнах великого моря, такого же глубокого и пустынного, как небо.
Они молчали. Но в это мгновение оба чувствовали одно и то же: не все ли равно, кто кого победит -- французы ломбардцев или ломбардцы французов, король или герцог, свои или чужие? Отечество, политика, слава, война, падение царств, возмущение народов -- все, что людям кажется великим и грозным, не похоже ли на это маленькое, в вечернем свете тающее облачко -среди вечной ясности природы?
На вилле Ваприо окончил Леонардо картину, которую начал много лет назад, еще во Флоренции.
Матерь Божия, среди скал, в пещере, обнимая правою рукою младенца Иоанна
Это было создание великого художника и великого ученого вместе. Слияние тени и света, законы растительной жини, строение человеческого тела, строение земли, механика складок, механика женских кудрей, которые вьются, как струи водоворотов, так что угол падения равен углу отражения,-- все, что ученый исследовал с "упрямою суровостью", пытал и мерил с бесстрастною точностью, Пресекал, как безжизненный труп,-- художник вновь соединил в божественное целое, превратил в живую прелесть, в немую музыку, в таинственный гимн Пречистой Деве, матери Сущего. С равною любовью и знанием изобразил и тонкие жилки в лепестках ириса, и ямочку в пухлом лобике младенца, и тысячелетнюю морщину в доломитовом уteсe, и трепет глубокой воды в подземном источнике, и свет глубокой печали в улыбке ангела. Он знал все и все любил, потому что великая любовь есть дочь великого познания.
Алхимик Галеотто Сакробоско задумал сделать опыт с "Хитростью Меркурия". Так назывались палки из миртового, пирамидального, тамаринового или какого-либо иного "астрогического" дерева, имеющего, будто бы, сродство с металлами. Палки эти служили для указания в горах медных, золотых и серебряных жил.
С этою целью отправился он с мессером Джироламо нa восточный берег озера Лекко, где было много приисков. Леонардо сопровождал их, хотя не верил в трость Меркурия и смеялся над нею так же, как над прочими бреднями алхимиков.
Недалеко от селения Манделло, у подножия горы Каммаионе, был железный рудник. Окрестные жители рассказывали, что несколько лет назад обвал похоронил в нем множество рабочих, что в самой глубине его серные пары взрываются из щели, и камень, брошенный в нее, летит с бесконечным, постепенно замирающим гулом, не достигая дна, ибо у пропасти нет дна.
Эти рассказы возбудили любопытство художника. Он решил, пока товарищи будут заняты опытами с тростью Меркурия, исследовать покинутый рудник. Но поселяне, полагая, что в нем обитает нечистая
Подземный ход становился все уже и круче. Насчитали более двухсот ступеней, а спуск продолжался, и казалось, конца ему не будет. Снизу веяло душною сыростью. Леонардо ударял заступом в стены, прислушиваясь к звуку, рассматривая камни, слои почвы, яркие слюдяные блестки в жилах гранита. "
– - Страшно?
– - спросил он с ласковой улыбкой, чувствуя, как Франческо прижимается к нему.
– - Нет, ничего,-- с вами я не боюсь. И помолчав, прибавил тихо:
– - Правда ли, мессер Леонардо,-- отец говорит, будто бы вы скоро уедете?
– - Да, Франческо.
– - Куда?
– - В Романью, на службу к Чезаре, герцогу Валентине.
– - В Романью? Это далеко?
– - В нескольких днях пути отсюда.
– - В нескольких днях1-повторил ФРАнческо.-- Значит, мы больше не увидимся?
– - Нет, отчего же? Я приеду к вам, как только можно будет.
Мальчик задумался; потом вдруг обеими руками с порывистою нежностью обнял шею Леонардо, прижался к нему еще крепче и прошептал:
– - О, мессер Леонардо, возьмите, возьмите меня с собой.
– - Что ты, мальчик? Разве тебе можно? Там война...
– - Пусть война! Я же говорю, что с вами ничего Не боюсь!.. Вот ведь, как страшно здесь, а если и еще страшнее, я не боюсь!.. Я буду вашим слугою, платье буду чистить, комнаты мести, лошадям корм задавать, еще, вы знаете, я раковины умею находить и растения углем печатать на бумаге. Ведь вы же сами намедни говорили, что я хорошо печатаю. Я все, все, как большой, буду делать, что вы прикажете... О, только возьмите меня, мессер Леонардо, не покидайте!..
– - А как же мессер Джироламо? Или, ты думаешь, он тебя отпустит со мной?..
– - Отпустит, отпустит! Я упрошу его. Он добрый. Не откажет, если буду плакать... Ну, а не отпустит, так я потихоньку уйду... Только скажите, что можно... Да?
– - Нет, Франческо,-- я ведь знаю, ты только так говоришь, а сам не уйдешь от отца. Он старый, бедный, и ты его жалеешь...
– - Жалею, конечно я жалею... Но ведь и вас. О, мессер Леонардо, вы не знаете, думаете, я маленький. А я все знаю! Тетка Бона говорит, что вы колдун, и школьный учитель дон Лоренцо тоже говорит, будто вы злой и с вами я душу могу погубить. Раз, когда он нехорошо говорил о вас, я ему такое ответил, что он меня чуть не высек. И все они боятся вас. А я не боюсь, потому что вы лучше всех, и я хочу всегда быть с вами!..
Леонардо молча гладил его по голове, и почему-то вспоминалось ему, как несколько лет назад также нес он в объятиях своих того маленького мальчика, который изображал Золотой Век на празднике Моро.
Вдруг ясные глаза Франческо померкли, углы губ опустились, и он прошептал:
– - Ну, что же? И пусть, пусть! Я ведь знаю, почему вы не хотите взять меня с собой. Вы не любите... А я... Он зарыдал неудержимо.
– - Перестань, мальчик. Как тебе не стыдно? Лучше послушай, что я тебе скажу. Когда ты вырастешь, я возьму тебя в ученики, и славно заживем вместе и уже никогда не расстанемся.
Франческо поднял на него глаза, с еще блестевшими на длинных ресницах слезами, и посмотрел пытливым, долгим взором.
– - Правда, возьмете? Может быть, вы только так говорите, чтобы утешить меня, а потом забудете?..
– - Нет, обещаю тебе, Франческо.
– - Обещаете? А через сколько лет?
– - Ну, через восемь-девять, когда тебе будет пятнадцать...
– - Девять,-- пересчитал он по пальцам.-- И мы уж больше никогда не расстанемся?
– - Никогда, до самой смерти.
– - Ну, хорошо,-- если наверное, только уж наверное -- через восемь лет?
– - Да, будь спокоен.