Восьмая горизонталь
Шрифт:
– Тоже мне умение, - фыркнул Гришка.
– Надо - и ждешь.
– Не скажите, дорогой товарищ. Кстати, пора сделать перерыв в блице, голова кружится. И если у вас есть настроение послушать...
– Конечно!
– ответили мы в один голос.
– Отлично.
СОН ЧЕТВЕРТЫЙ. УМЕНИЕ ЖДАТЬ
Вы, Рюрик Андреевич, рассказывали мне свои сны. А теперь, я расскажу вам свой. Давний сон. Того далекого времени, когда я был вдвое моложе, в полтора раза худее и в тысячу раз нетерпеливее, чем сейчас. Иду в столовую - а до нее от моего дома два квартала - и думаю: глупо ведь тратить на ходьбу время, все
Пофилософствовал на эту тему как-то вечером - не в первый раз. Лег спать. А заснул - увидел во сне человека на троне. Трон был собственно не троном, а огромными настольными часами - только без стола. В одной руке человек держал как скипетр огромную часовую стрелку, в другой старинные круглые часы - нюрнбергское яйцо, я как раз - недавно видел такие в музее. Вместо глаз хронометры, нос в виде ремешка от ручных часов, рот - рупор радио, а оттуда несутся сигналы точного времени. В общем, зрелище скорее смешное, но во сне мне почему-то жутковато стало. Подошел поближе - исчез "часовой" субъект, а там, где он только что был, на обыкновенном стуле сидит парень с моего курса, Пашка Гирин, с ним мы, собственно говоря, и философствовали больше всего на великую тему о времени.
И говорит мне Пашка:
– Слушай! Великолепная штука! Все твои проблемы решены. Хочешь оказаться в будущем месяце? После сессии?
– Конечно, - говорю.
– А разве можно?
– Да можно, понимаешь!
– Как?
– Слышал о находке в Антарктиде? В прошлом году.
– То, что назвали марсианским кладом, что ли? (Во сне я твердо знал, что в Антарктиде нашли какой-то клад, и знал, как его зовут.)
– Да. Так вот, исследовали это сокровище, исследовали, исследовали... Кое-что поняли до конца, кое-что не совсем. И только в одном вовсе не могли разобраться. В металлическом кубе.
– Помню, помню, его еще прозвали "серым ящиком". За цвет.
– Молодец. Так пошли же к этому кубу. Разобрались с ним наконец.
– Пошли.
Коридоры, коридоры, коридоры... Даже во сне я понимал - что-то тут неладно. И спросил с опаской:
– А нас пустят к этому ящику?
– У меня там брат командует. Пустят. И не только к ящику, если захотим...
Куб был чуть выше человеческого роста, и в одной из его граней виднелась узкая дверь.
– Это машина по превращению будущего в настоящее, - торжественно объявил Гирин.
– Машина времени?
– Нет, нет. Я сказал точное название.
– Да это же просто игра слов. Где разница?
– Поймешь, когда выйдешь. Не бойся, уже проверяли эту машину, безопасность полная. Где ты, значит, хочешь оказаться?
– Сейчас начало декабря... Хочу в конец января. Разумеется, я во все это не верю...
– Отлично!
Я вошел в куб. Внутри было светло, хоть и не слишком, стены тускловато мерцали в такт друг другу. Прошло
– Тебе бы выступать, брат, в цирке. В номере с переодеванием...
– начал я и увидел в его руке газету, свернутую так, чтобы число бросалось в глаза. Там стояло 31 января.
И тут на меня нахлынуло прошлое, которого не было. Я вспомнил, как блестяще отвечал на экзамене по истории искусства и почти сыпался на педагогике. Вспомнил, как поссорился с Ниной под самый Новый год и как позорно проиграл в товарищеском соревновании по самбо. Вспомнил, что вчера (30 января) был у врача и тот сказал, что нужна операция: камни в почках. А я очень боюсь боли, хоть и самбист.
– Но если я был здесь, кто же ходил на экзамен?
– Чудак! Ты же. Ты ведь это помнишь?
– Да! Но...
– Я же тебе объяснял, что это за машина. Будущее стало настоящим. Вот и все. Но прошлое от этого никуда не делось. Ты помнишь? Значит, это было. То, что должно было произойти, произошло. Как ты мечтал.
– Здорово! Слушай! А нельзя туда еще... На пару месяцев?
– Пожалуйста!
– Только... Тогда уже не на два месяца, а на полгода, ладно? Перескочу и через операцию, и через летнюю сессию. И вообще лето - это хорошо! Лучше зимы. Солнце, вода...
– Пожалуйста. Заходи.
– ...Ох, Пашка, я, оказывается, попал в неприятнейшую историю. А я, ей-богу, ни сном ни духом. Мать плачет, комитет комсомола собирается, хоть уже каникулы начинаются. Да ты, наверное, в курсе, я же помню, что с тобой делился, да и разговоров было в институте полно... Я еще на полгодика, пока все остынут. А вспоминать - не переживать, вспоминать даже приятно. Пожалуйста, закрой за мной дверь.
А потом мне надо было осваиваться после института на работе, ехать в неприятную командировку, судиться из-за квартиры. А потом...
И совсем уже потом я лежал в гробу, обложенный цветами, и слушал (ведь все это, в конце концов, был сон) взволнованную речь представителя общественности.
– Покойный профессор, - прочувствованно говорил он, - прожил долгую жизнь, полную больших и малых событий.
И я понял, закончил Авдюшко, что пора просыпаться. И что давно было пора. С тех пор я всегда с удовольствием проходил те два квартала от дома до общежития. И иногда даже жалел, что их не три.
Может быть, Николай Пантелеймонович сказал бы что-нибудь еще, но тут необычно резким звонком разразился мой телефон.
– Кто же звонит в такую пору в редакцию?
– пожал плечами Гриша. А я молча вслушался в трезвон, раньше чем снять трубку. Каждый может угадать по звукам дверного звонка, кто хочет войти или, по меньшей мере, в каком настроении человек, стоящий сейчас перед дверью. А я довольно часто угадываю по телефонным звонкам состояние духа будущего собеседника.
Сейчас мне показалось, что он - кто бы он ни был - должен быть разъярен. Что же, в голосе Трушина действительно звучала ярость. Но торжества в нем было больше. Намного.