Восьмая нота
Шрифт:
– А вы возьмите его себе, Зинаида Аркадьевна, тогда и на вас начнут обращать внимание.
– Алла Петровна, мне, как и вам, этот предмет примерить не на кого.
Вот такой уродилась круглой-круглой, а шарики попадаются не моего размера.
Тут как-то очередной жених завалил, выставила закусь, бутылку с холодильника вынула, перед этим шоколадку ему для своей дочки втихаря сунула. А как улеглись, так опять шарика под рукой не оказалось.
Эх! Если бы нашелся на этом свете хоть один мужик, способный подарить мне на именины настоящие воздушные круглые разноцветные шарики на ниточке. Я бы их, как птиц, по одному отпускала туда,
Райские яблоки
В этот час, когда солнце садится на окна и они вспыхивают нестерпимым огнем, случайных прохожих нет. Небо этого не допустит.
Мы встречались у входа в аптеку, что в стареньком трехэтажном здании, бог знает, с каких пор. В детстве бегали сюда за гематогеном в плитках. Детство в ту пору казалось заброшенным островом, мы его стеснялись, вставали на цыпочки, пили холодную воду для хрипоты. На дни рождения получали подарки и не знали от радости, что с ними делать. Нынче все наоборот: влюбляюсь и не знаю, что делать с собой. Бабушка меня понимала, прятала подарки до лучших времен. Вот и я прячусь, у меня в это время даже снег идет не с той ноги.
Вот так мы встретились, думали, великая случайность. Сейчас понимаю, просто время пришло. Не каждому даны великие открытия в науке, а вот женщину открыть доводится почти любому.
Был я в ту пору из благополучных: школу нормально закончил, поступил в хороший вуз. Впереди маячил диплом инженера – мечта отца. Да вот на новогоднем вечере у приятеля увидел ее и все забыл на долгие-долгие годы. Когда знакомились, даже имя свое с трудом вспомнил. Откуда смелость во мне взялась? Робок был неимоверно, а затащил на кухню в царство холодцов, пельменей – они там дружно приходили в себя с мороза. Предложил выйти в коридор целоваться: в кухне мешали сотни глаз пельменей, ехидные улыбки холодцов. В коридоре стоял собачий холод, пахло кошачьей тоской и сигаретами.
Она удивилась, раздумывая, улыбнулась и неожиданно согласилась.
– Ты не против целоваться?
– Но я же с тобой.
– А согласна или нет?
– Господи, какой ты глупый.
Мы целовались вечность, казалось, вернулось детство, я в фруктовом саду, без спроса, боюсь, поймают. А они такие вкусные, эти яблоки, что останавливаться нельзя, иначе проснешься.
– Ты совсем, лизунчик, маленький.
– А ты пахнешь яблоками со всего света.
– Потому что из Алма-Аты.
Это волшебное слово «Алма-Ата» кружило голову и что-то такое сделало со мной необыкновенное.
– Раз так, давай не останавливаться.
Наши губы горели солнцем юга, все остальное застыло и куда-то улетучилось до лучших времен.
Нас силком затащили в квартиру, стали дружно осуждать. Я взял из вазы два яблока и вдруг понял, что солнца у меня тоже два. Мне хотелось всем объявить об этом, чтобы они поняли – яблоки из Алма-Аты отныне мои.
Вот и сейчас, когда пишу, так захотелось яблок, что пришлось оторваться от стола, пойти на кухню и повторить свой первый поцелуй. Прежде
Приятели вырвали из меня обещание не подходить к ней, а я потерял в том подъезде и стыд, и покой, и совесть, которой так дорожил. Было одно желание – видеть ее, целовать яблочный аромат. Нет, вру, два. До темноты в глазах хотелось тайного: мне чудилось, что под кофточкой прячутся райские яблоки. Мы кружили по зимним улицам, мерзли всем на свете, исключая губы, которые в ту ночь стаей улетели на юг и не возвращались.
Она сказала, что знает одно место, где можно согреться. Мы вошли в какой-то подъезд и целовались, целовались. Она просила отдохнуть, говорила, что в Алма-Ате не наберется столько яблок. Она пыталась отдышаться, а мои руки помимо меня осваивали пуговицы кофточки. Двойная красота, парное великолепие груди, близость и… недоступность охватить все это губами. Господи, за что такое счастье мне?
– Что с тобой? Ты не видел никогда грудь?
– Только у мамы давным-давно, но там было что-то другое.
– А здесь, у меня что?
Здесь, в этом мерзлом подъезде, на меня, не мигая, смотрели два райских яблока.
Я до сих пор по ним схожу с ума. Было чудом, что выжил тогда.
Мне кажется это несправедливым: после счастья не живут.
– Ну, насмотрелся и хватит, хорошенького помаленьку.
– А что, кто-то видел помимо меня?
– Что видел, глупенький?
– Их.
– Ты про груди?
– Да.
– Тот, у кого ты меня отобрал.
Плакал дома – там сдержался. Плакал последний раз в жизни и жалел себя в последний раз.
Потом от матери из Алма-Аты она присылала посылки, полные поцелуев, застывших от удивления яблок. Они не понимали нашей разлуки. В казарме пахло табаком всех и моими яблоками.
Ревность страшнее ножа, она-то и разрезала нас на половинки. Половинки сухофрукт – не больше. Это потом, когда ни ее, ни меня не будет на свете, люди наконец догадаются, что даже состояние Солнца зависит от настроения наших сердец. Если кто-то сомневается, то откуда тогда два райских яблока на груди?
Килька в томате
Перед самым днем рождения мама спросила:
– Дочка, что тебе больше всего хочется на свете?
Мне хотелось кильки в томатном соусе. Консервы такие есть и сейчас, но нет той кильки, а томатов тех нет и подавно. Мама, конечно, очень удивилась, забот полон рот, так что забегалась, не поинтересовалась, отчего кильки хочется. Утром она меня разбудила поцелуями:
– Ну, именинница, «вставай» пришел. Поднимайся и марш на бабушкину кухню, там подарок тебя ждет, дождаться не может.
Кухня у нас называлась бабушкиной потому, что она там спала на большой кровати с периной и полудюжиной подушек разных размеров. Мы с мамой и младшей сестрой обитали в одной-единственной комнатке. Разрешение побывать на кухне всегда приравнивалось к празднику.
На столе, и правда, стоял подарок для меня – полная тарелка кильки в томате. Бабушка нас с сестрой замучила всевозможными кашами. А кильку, преступно красную, аппетитно каждую субботу ели свободные люди нашего многочисленного двора.