Восьмая нота
Шрифт:
– А ну-ка, подруженька разлюбезная, покинь нас минут на семнадцать, посиди там или под душем постой.
Вот загадка, откуда она эти семнадцать минут откопала? Подруга поднялась с кровати и удалилась в ванную.
– Давай раздевайся, милый, мне так хочется твоих слов.
– О чем ты?
– О своем теле во всю длину.
Была бы команда, что пьяному мужику еще нужно, разогрет достаточно. Раздела меня сама, пристроилась рядышком, свет не выключала. Мне так захотелось зажмуриться и все сделать молча, незряче.
– Ну, говори ты, говори,
Зная форму рук, я боялся увидеть груди – разочарование разрушает. Да вот послушался, разлепил глаза, подыскивая необходимые слова.
Груди оказались маленькими мятыми листочками с пятнышками посередке. Так бывает, когда капельки дождя остаются на листьях. Солнышко выглянет – вот и появится родимое пятнышко. Она все поняла и сказала так просто-просто:
– Знаешь, когда я ходила беременной, они у меня были очень красивыми. Жалко, что ты тогда их не увидел.
Я гладил бедра и говорил, что они пахнут первыми ландышами июня.
– Когда снова забеременею, обязательно тебе покажу, какие они у меня красивые становятся. Правда-правда. Ты что, не веришь?
Я не знал, чем искупить вину перед ней, стал целовать ноги.
– Если бы меня так целовали в самый первый раз, может быть, всё сложилось бы совсем иначе.
Я продолжал опускаться ниже и ниже, мне хотелось оправдаться за всех ее мужчин.
– Вот и родила уже, а так и не познала счастье бабское ни разу.
Я не понимал, как вернуться к верхней половине тела. Ее грубоватые руки на моей голове мешали приливу нежности.
Вода в ванной приумолкла, открылась дверь, нарисовалась подруга:
– Ну, семнадцать минут истекли или поторопилась чуточку?
Я не знал ответа, оглянулся за помощью. Она сидела, руки свесив между колен, как в прорубь, смотрела в темные окна и не плакала, а молилась о долгожданной слезе, которая и в ту ночь не состоялась.
Они спешно засобирались и ушли, а я пил вино у зеркала и плевался в свою опостылевшую рожу.
Резиновая женщина
Вот такая уродилась круглая-круглая, круглее не бывает.
В раннем детстве резиновые мячики любила, потом воздушные шары. Шесть лет мне тогда исполнилось. Воскресение, за окном солнце во всю прыть скачет. Родители куда-то по делам намылились. Мне невтерпеж было дождаться подарка. Облазила углы. Вымазалась – и хоть бы хны. Уселась, как взрослая, за мамин столик в спальной, накрасила лаком ногти, красной до дури помадой губы, хотелось еще наряжаться и наряжаться. На папином столике обнаружила шарики почему-то одного цвета, густо обмазанные кремом. Подумалось – это мне подарок, просто забыли его протереть как следует. Стала надувать, а они получались совсем некруглыми, как пальцы Гулливера – большие и жирные. Вот с этими шариками и отправилась во двор гулять. На меня все оглядывались, хихикали,
Когда папа с мамой вернулись, оба почему-то разом покраснели и начали из шариков выпускать мой воздух. Потом папа унес их в свою комнату, а мама пыталась заговорить всякой ерундой.
– Мама, а почему они в масле?
– Масло, дочка, на все мажут.
– А почему они не круглые совсем?
– Это брак, наверное, вот папа и пошел на кухню в ведро выбрасывать.
– Мама, он в свою комнату зашел.
– Значит, в окно выкинет.
После обеда, во время которого я была всячески одарена, побежала во двор за шариками. Под нашим окном их не было.
Конечно, вскоре все позабылось: и шарики, и день рождения. Выросла, нарожала двоих, бог знает от кого. Круглая, вот мужики и вьются, обхаживают со всех сторон. Чего только в жизни не бывает. Один даже предложение сделал. Захотелось к его приходу квартиру разукрасить, а только на шарики ума и хватило. У круглых-то и ум круглый, и душа шаром покати. Сколько хочешь шарь, а шариков не отыщешь. В те времена в магазинах кроме соли и банок с огурцами только продавцы стояли. Шарики-то все на московской олимпиаде в небо выпустили. Вот тут и вспомнился тот день рождения, длинные-длинные шарики из комнаты родителей.
Побежала в аптеку, накупила этого добра с лихвой, все надула, чуть не лопнула, дура круглая… По стенам развешала, наши – те попроще, а импортные – загляденье, а не шары.
Жениха еле дождалась, а он даже не поцеловал и хохотал, как сумасшедший. Потом за живот схватился и пропал. Шарики продолжали висеть, наши к утру пожухли, импортные неделю стояли. Детишек из-за свадьбы в пионерлагерь отправила, дочку аж на две смены. Путевки от завода дешевые. Это нынче в лагерях не разгуляешься: которые пустуют, в которых новые русские своих оздоравливают.
Мишка, сынок, как вернулся, полез под душ отмываться, загорел, подрос, басок пробивается, мужиком становится сорванец. Песни вон из ванной совсем не пионерские доносятся.
Мне ключ понадобился от сарая. Сунула руку, случайно в его карман попала, а там пакет с шариком.
– Миша, сынок, вот то, что у тебя там лежит в кармане, ты умеешь им пользоваться?
– Ну что ты, мама, пионервожатый дал поносить для солидности, завтра верну.
– Хорошо, сынок, хорошо, я просто так спросила, ключи от сарая искала.
Машинально воздушный шарик сунула в свой карман, дел не в проворот, и забыла о нем.
На следующий день в цеху состоялось собрание мастеров участка. Я как-то случайно вынула тот шарик и заигралась им.
Собрание на меня уставилось, начальница онемела. Подумалось: «Видно, парик с головы моей круглой съехал», – потянулась поправлять.
– Алла Петровна, будьте добры, скажите, что у вас в руках такое?
– Шарик, Зинаида Аркадьевна, просто шарик.
– И вы, надеюсь, знаете, как им пользоваться? Понимаете, этот предмет не предназначен для публичного показа. Вы им смущаете, дорогая Алла Петровна.