Восьмерка, которая не умела любить
Шрифт:
Не спрашивайте меня, что было дальше. В памяти сохранились только отдельные видения: я пинаю
закрытые дверцы неработающего лифта, выкрикивая лозунги за свободу лесбийских связей; я поднимаюсь по бесконечной лестнице, при этом прекрасная Света наполовину несет меня на своих плечах — так медсестры выносили раненых с поля боя; я с криком «Кавабунга!» срываю с себя футболку под бурные аплодисменты Светланы; я делаю стойку на голове, а девушка громко смеется. После этого кто-то выключил свет, и я погрузился в нирвану.
Всплывая
Несколько минут я просто лежал, глядя в белый потолок маленькой квадратной комнаты, пытаясь вспомнить, где я и с кем. Потом в памяти всплыли главные события минувшего вечера: Заки внезапно исчез из дома; в Заки стреляли. Я тут же рывком поднялся и сел в постели.
В комнате никого не было. Я один, в костюме Адама, восседал на застеленном диване и озирался по сторонам: большое окно с голубой шторой, полосатый палас на полу, у окна — письменный стол и книжная полка. Я напряг память и вспомнил, что вчера ушел с пьянки-гулянки с девушкой. Кажется, с той, которая понравилась мне в прошлый раз. Кажется, с киноведкой Светланой.
— Света? — Мой голос прозвучал с долей вопросительной интонации.
Никто не ответил. Я встал и, обмотавшись простыней, как римский патриций туникой, вышел в прихожую, которая в большинстве блоков общежития переделана под мини-кухню. На электроплитке в углу стоял кофейник, оказавшийся еще теплым, а на столе стояла накрытая салфеткой тарелка с бутербродами и лежала записка: «Я ушла в бассейн. Будешь уходить, захлопни обе двери. Целую». Очень лаконично и в духе времени: девушка провела ночь с мужчиной, наутро бросив его с просьбой проваливать на все четыре стороны. А раньше бы умоляла меня жениться на ней.
Но я не обиделся. Не в моих планах было заводить долгоиграющую интрижку, когда Заки, судя по всему, угрожает смерть. Я быстро оделся, позавтракал Светиными бутербродами с остывшим кофе и, хорошенько захлопнув за собой двери комнаты и блока, отправился искать Заки.
Было 10.42 утра. Я бегом спустился с десятого этажа на пятый и позвонил в дверь блока, где мы вчера кутили.
В течение первых двух долгих звонков никто за дверью не подавал признаков жизни. На третий раз я так долго не отпускал пальцем кнопку звонка, что внутри наконец кто-то ожил и пошлепал открывать. Дверь распахнула заспанная чернявая девица в длинной футболке.
— Заки здесь? — кинулся я в атаку.
Девица что-то промычала и пошаркала назад, на ходу ткнув пальцем в дверь соседней комнаты. Та оказалась не запертой.
Моему взору предстало уже не раз виденное в прежние годы зрелище под названием «Сатир и нимфы»: на двух разложенных встык диванах (подобное сооружение называется в общежитии сексодромом) лежали обнаженные женские тела, а среди них обнаружился разметавшийся во сне и громко храпящий Заки в роли сатира. Естественно, на нем
Пока я любовался открывшимся зрелищем, одна из нимф поднялась и, зевая, прошлепала мимо меня в туалет. Раздалось бурное журчание, затем звук спускаемой воды. Нимфа вернулась.
— Тебе чего? — поинтересовалась она, только тут заметив меня.
— Я за этим парнем.
Девушка ухмыльнулась, залезла на сексодром и не слишком ласково пошлепала Заки по щекам. Потом тряхнула за плечи:
— Эй, ты, подъем!
Я приблизился и помог растрясти приятеля. Наконец Заки сел, кое-как продрал глаза и уставился на меня мутным взглядом.
— О господи…
Больше он ничего не сказал за все время, пока одевался, умывался, сморкался и писал. Уже на выходе, взглянув на отражение своего опухшего лица в зеркале, тяжело вздохнул.
— Я хочу есть.
— Дома поешь.
И мы вышли из вертепа.
Внизу уже вовсю трудились ребята в рабочих комбинезонах, меняя разбитую стеклянную дверь на металлическую. Ага, так-то надежнее.
Мы вприпрыжку спустились по ступенькам и, щурясь на солнышке, направились к проспекту Мира ловить такси. Все-таки, несмотря ни на что, жизнь иногда кажется прекрасной.
Шпаргалка № 2
Непросто вытащить из Заки то, о чем он не хочет говорить, да к тому же когда страдает с похмелья. Не то чтобы мой друг делал какую-то тайну из своих поступков — просто зачастую их невидимой пружинкой являются страх, лень или легкомыслие, а Заки терпеть не может признавать, что грешен, как и все прочие смертные.
Итак, мы вернулись в особняк, где бойко командовал Васек, успевший перевезти из общежития свои скромные студенческие пожитки. Ботаник уже давно позавтракал, полил растения в доме, оранжерее и в саду, покормил рыбок во всех четырех аквариумах и теперь занимался тем, что заботливо протирал кожистые листья фикуса влажной тряпкой.
Щекин страшно обрадовался, что мы вернулись живые, более-менее здоровые, пусть слегка припухшие после ночной оргии, и немедленно накормил нас чудесным корейским салатом и вчерашним жарким. После чего мы с Заки уселись в шезлонгах на террасе с кофе и коньяком, и я принялся вытягивать из друга все его секреты.
— Мой дорогой Заки, начнем с самого начала. Почему ты вчера свалил отсюда, никого не предупредив?
Он скроил недовольную мину.
— Потому что я кот, который гуляет сам по себе. Захотел и ушел. Почему я должен кому-то докладываться?
Вот так — «получай, фашист, гранату». Я неодобрительно покачал головой.
— Заки, послушай, дело принимает слишком серьезный оборот. Вчера мы мирно готовились ужинать, ты резал хлеб на террасе и вдруг ни с того ни с сего поймал такси и укатил в общежитие, где тебя уже ждал в кустах стрелок.
— Вовсе не «ни с того ни с сего», — ворчливо перебил Заки. — Мне позвонили.
— Позвонили?
— А что тут такого? Я резал хлеб, услышал, как в гостиной звонит телефон, и взял трубку.