Восьмое Небо
Шрифт:
У него самого в этот момент были свои проблемы. Очередная волна окунула его в бездну апатии, такой горькой, что Габерон едва не захлебнулся от жалости к себе. Он рыдал взахлеб полчаса подряд, не видя и не слыша ничего вокруг, рыдал как маленький ребенок, оказавшийся брошенным в чужом, опасном и темном мире, рыдал до тех пор, пока не охрип и не потерял голос. И лишь выбравшись из этой темной полыньи, поблагодарил Розу за то, что оставил Жульетту где-то на верхней палубе – в таком состоянии он мог бы натворить дел с пятифунтовой кулевриной…
* * *
Промежутки
Во время одного из приступов он вдруг обнаружил, что весь состоит из цифр. Его плоть, его кожа, его пальцы, его внутренние органы – все стало огромным ворохом переплетенных между собою цифр, живущих по своим странным правилам. Цифры менялись, съедали друг друга, терпели непонятные преобразования, причиняя Габерону неизъяснимые страдания – он чувствовал себя так, точно все клеточки его тела взбунтовались и теперь тянут в разные стороны…
Габерон не помнил, как пришел в себя, не помнил, что с ним происходило. В какой-то момент он просто обнаружил свое тело лежащим на палубе, как сверток с негодной парусиной. Вокруг была темнота, жаркая и сухая, невыносимо хотелось пить. Габерон приподнялся на локте. Он ощущал себя, как человек, вынырнувший из черной бездны – и тело и сознание были столь дезориентированы, вымотаны и перепутаны, что несколько минут он просто пытался собраться с мыслями.
– Эй, приятель… Живой? – окликнул он Тренча.
И услышал голос, больше похожий на шорох мешковины:
– Габбс, ты?
– Я.
– Мы еще живы?
– Не уверен.
За несколько последних часов Марево прилично потрепало его тело, но куда хуже оно обошлось с разумом. Собственное сознание сейчас казалось Габерону брошенным кораблем-призраком. Безлюдной шхуной, на которой не осталось и следа человеческого присутствия, лишь какая-то липкая, приторно пахнущая дрянь, запачкавшая все отсеки и палубы… Трюмы, где полагалось находиться воспоминаниям, были полны звенящей пустотой, паруса порваны в клочья, руль перебит. Габерон не имел ни малейшего представления, что пережил за эту ночь, но всякий раз, когда пытался вспомнить, мозг словно обжигало изнутри.
Габерон на ощупь вытащил из кармана часы и выругался. Они были разбиты вдребезги, прочный корпус погнулся, сложные механические потроха звенели внутри россыпью железной трухи, а стрелки превратились в пружины. Кто-то хорошо постарался для того, чтоб уничтожить хитрый механизм. Возможно, он сам в припадке неконтролируемой ярости бил ими по палубе? А может, Тренч?..
Габерон швырнул часы в угол и встал. Это далось ему непросто. Вспоминая, как ходить и как переносить центр тяжести, он словно
– Гомункул, - прохрипел Габерон, держась рукой за борт, - Связь с…
– Принимая ваше наивысочайшее пожелание, кармически обособленное в гипоаллергенную составляющую воздушного спектра, следует концентрически абстрагироваться от идиосинкразических капиталов, способствующих вызреванию травоядного нигилизма…
– Готов, - Габерон презрительно сплюнул, и даже это далось ему с трудом, во рту было сухо, как в пустой топке, - Кажется, наш гомункул только что самовольно покинул свой пост.
Протух. Рехнулся. Выжил из ума.
Сложная магическая конструкция оказалась сродни часам – не выдержала затянувшейся пытки. Погибла, испытав на себе разрушающее воздействие хаотической и безумной силы Марева.
«Теперь от него никакого толку, - вяло подумал Габерон, - Теперь не то что кораблем управлять, он и яйца сварить не сможет…»
Единственным, кто не собирался сдаваться Мареву, был голем. Как и прежде, он измерял шагами мидль-дек, время от времени замирая и изрекая очередную бессмыслицу:
– …рассмотрим пример с равенством отрезков на обеих секущих между собой, в противном случае данное утверждение становится неверным…
Тренч выглядел не лучше. Помятый и потрепанный, в своем мешковатом плаще, он напоминал обломок кораблекрушения, обернутый брезентом. Но когда он поднял голову, стало видно, что лицо у него вполне человеческое, разве что ужасно бледное и с глубокими синяками под глазами, каких не бывает даже у отстоявших три вахты подряд.
– Габбс?..
– Порядок, - Габерон подмигнул ему и упал рядом. Собирался присесть, но подвело вдруг правое бедро, - Ну у тебя и вид, приятель.
– Мне плохо, - сонно пробормотал Тренч, - Наверно, я умираю. На какой мы высоте?
– Понятия не имею, - беспечно заметил Габерон, - Часов у нас больше нет. Так уж вышло. Думаю, приближаемся к трем сотням.
– А три сотни…
– Это смерть, - просто сказал Габерон, - Уже не смерть сознания, а смерть плоти. Ниже трехсот растворяется даже дерево. К тому моменту Марево успевает выжать из своих жертв все до капли. Это даже не убийство, по сути. Всего лишь утилизация отходов.
Некоторое время они сидели рядом, привалившись спинами к борту, и слушали шаги голема. Шаги эти давно потеряли размеренность и ритм. Механический убийца то семенил по палубе на своих паучьих лапах, то надолго замирал, то двигался какими-то нелепыми шагами, словно исполнял сложный танцевальный номер с большим количеством позиций.
– Как, вы сказали, его зовут? – бубнил он, - Ах, не знаете? Прибыл сегодня утром? В саржевом костюме? Как интересно. Немедленно отправить агентов в порт и в Лонг-Джон, пусть проверят наверняка. Особенное внимание обращайте на запах ванили…
– Чертов болванчик, - Габерон хрипло рассмеялся, - Ему все ни по чем! Рехнулся, как рыба на нересте, а все равно марширует… Он крепче, чем я думал. Куда крепче.
– Крепче нас? – уточнил Тренч без всякого выражения.
– Как знать… Может, что и крепче.