Восьмое Небо
Шрифт:
– Откажусь, откажусь, откажусь, - забормотала она, прижимаясь к нему, - Я забуду про «Аргест». Дьявол с ним! Только не уходи, дядюшка! Ты обещал деду, что будешь следить за мной! Не уходи, слышишь? Это приказ! Приказ капитана!
Дядюшка Крунч мысленно улыбнулся, чувствуя затухающее дрожание в груди. Латунная шестерня, бередившая его, больше не двигалась. Он думал, это будет страшно, но ничего страшного ровным счетом не произошло. Напротив, его душа стала вдруг наполняться сладкой безмятежностью, словно он, преодолев напряженный воздушный фронт, пронизанный беспокойными и злыми ветрами, вдруг очутился на высоте, где царит полное
На короткий миг обложившее его густое облако вдруг разошлось. И хоть миг этот пролетел быстрее, чем рыба хлопает ртом, он успел все рассмотреть.
Растерянную Шму с полными слез глазами, на плечо которой оперся непривычно серьезный, с потемневшими глазами, Габерон. Плачущую Корди с тревожно вертящимся на плечах Мистером Хнумром – ее держал за руку хмурый, опустивший вниз лицо, Тренч. Ринриетту, отчаянно заглядывающую ему в лицо, словно пытающуюся найти что-то в невыразительном оскале стальной маски…
Дядюшка Крунч выдохнул, ощущая, как окружающий его мир быстро делается призрачным и невесомым, вновь стремительно окутываясь облаком. Суетливый, глупый, странно устроенный мир, в котором Роза никогда не наведет порядка. Он вдруг почувствовал, что его тело начинает опускаться, а может, напротив, окутавшее его облако стремительно возносится вверх. Он решил наблюдать за этим облаком, пока сможет.
Облако летело все быстрее и быстрее, на ходу выпуская пенные шапки и белоснежные перины, летело куда-то в непроглядную высоту, непокорное ни одному из хлещущих ветров, летело и влекло за собой Дядюшку Крунча. А потом вдруг затрепетало, готовясь исчезнуть. Это тоже не было страшно. Это было необходимо, он знал это.
Но все равно улыбался. Потому что в последнюю секунду его существования облако вдруг стало похожим на котенка.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
НАД ВОСЬМЫМ НЕБОМ
«Позволю напомнить коллегам-метеорологам, что в сентябре
прошлого года в небесный океан был успешно запущен
управляемый зонд моей собственной конструкции, который
поднялся на высоту в сорок три тысячи футов, прежде считавшуюся
недостижимой. Помимо необычных атмосферных явлений и
неизвестных прежде течений он позволил выявить любопытные и
прежде не встречавшиеся породы рыб, однако же границ ни
Восьмого ни Девятого, ни, скажем, даже Десятого Неба ему
обнаружить не удалось. Исходя из этого, я счел возможным в своей
докладной записке просить почтенный Институт избавиться наконец
в своих заключениях от гнета клерикального балласта,
сосредоточившись на выявлении истинных законов воздушного
океана, а не мнимых, порожденных косной человеческой фантазией»
Из речи Жюстава Куздро на XXII-м Конгрессе
Национального института науки и искусств Формандской Республики
– Линейная драматургия!
От неожиданности глаза Ринриетты распахнулись сами собой. И тотчас были за это наказаны. Разморенная послеобеденной дремой, тягучей и сладкой, как старый херес, она совершенно забыла про солнце. Далекое, по-каледонийски прохладное, оно давало не так много тепла, но все еще достаточно света, чтоб
– Копченый полосатик…
Ринриетта потерла пальцами глаза, пытаясь избавиться от пульсирующих желтых точек – отпечатков солнца на сетчатке глаза. Самое нелепое занятие на свете – их стало только больше.
– Что ты сказала?
– Я сказала - линейная драматургия.
– И что это значит?
– В том-то и прелесть – понятия не имею, - Кин беспечно рассмеялась, - Но звучит здорово, правда? Похоже на неизвестный ветер, который может унести куда угодно.
Солнечная слепота длилась всего несколько секунд, вскоре Ринриетта уже различала контуры окружающих предметов – узкие шпили университетских башен, плывущие в небе облака и распластавшиеся кругом крыши Аретьюзы, своей покатостью напоминающие горбы китов, которых она никогда не видела воочию.
Крыша, на которой находились они с Кин, мало выделялась на фоне прочих, а если судить по размеру, так еще и многим уступала – крохотный островок из черепицы, камня и металла, один из нескольких сотен подобных. Но ценность ее была не в размере. Это был их собственный с Кин кусочек Аретьюзы, их неприкосновенная собственность, служившая, в зависимости от необходимости, и обзорной площадкой и спальней и даже убежищем.
Как и полагается убежищу, оно было надежно защищено. Иногда Ринриетта думала, что пробраться сюда не смог бы и самый ответственный университетский трубочист. Чтоб оказаться на крыше кафедры философии, требовалось подняться на третий этаж корпуса административного судопроизводства, пройти узкой и тесной, как рыбий пищевод, галереей, когда-то ведущей в мезонин, ныне заваленный подшивками старых монографий, потом завернуть в слепую кишку, которая, судя по остаткам крикетных клюшек, когда-то использовалась под хранилище спортивного инвентаря, отпереть тяжеленную дверь, скрипучую, как старый дредноут, пройти через два чулана, вновь подняться на один этаж, миновать заброшенный лекторий латинийского права, и снова свернуть…
Без сомнения, это была самая уютная крыша во всей Аретьюзе. Прикрытая сверху куполом теологической кафедры, а с боков – мощными контрфорсами кампуса, она являла собой практически отгороженную от всего мира площадку, пусть и совсем небольшую, едва ли в двести квадратных футов [160] . Но каждый ее фут, покрытый ржавой жестью и расколотой черепицей, был их с Кин личным достоянием – а это многого стоило.
– Лингвистический драмкружок. Линейная драка. Линчованная драпировка.
160
Двести квадратных футов – приблизительно 18,5 кв.м.
Ринриетта покосилась в сторону Кин. Та самозабвенно бормотала бессмыслицу, развалившись на старом диване и болтая в воздухе ногами. Солнечная слепота еще не совсем прошла, поэтому Ринриетте показалось, что по плечам Кин рассыпаны солнечные лучи, потерявшие вдруг свою безжалостную прямолинейность, закрутившиеся в спирали и обратившиеся смешными всклокоченными сполохами света. Впрочем, это было не совсем иллюзией. Ринриетта знала, что даже когда солнце зайдет, волосы Кин лишь немного побледнеют.