Восьмой ангел
Шрифт:
— Да ну? — радостно удивился Моду. — А как насчет того, чтобы часов шесть подряд туда-сюда, да еще с грузом на голове? Местные красавицы по таким дорожкам в день километров по сорок наматывают!
— Все-таки, дикие люди, — хохотнул Адам, — дети гор! У нас к женщинам другое отношение!
— Знаю-знаю, — поддержал малиец. — Вы их вообще за забор не выпускаете! И слово сказать только по праздникам даете! А у нас народ свободный, насилия не терпит.
— Я сразу внимание обратил, — согласился чеченец, — у вас, когда мужик просыпается, вся работа уже женщинами сделана, вот он и
— Но-но! — возвысил голос Барт. — У нас вообще равноправие!
— Точно! — засмеялись Моду и Адам. — У нас женщины только по утрам работают, а у вас — круглые сутки!
Так, скрывая за пересмешками все более охватывающую их тревогу, друзья поднялись до первой террасы. Огляделись. И увидели то же самое, что и снизу, с тропы — пестрое лоскутное одеяло догонского пейзажа. Дождь перестал, воздух стал удивительно прозрачен, и окрестности вокруг выглядели выпуклыми и четкими, словно детская раскраска, уверенно заштрихованная разноцветными фломастерами по ясным линиям контура. Минут десять, и земля под набиравшим силу солнцем начнет отдавать влагу. Над почвой, травой, скалами повиснет плотная дымка и размоет, будто накроет грязноватым стеклом, предметную чистоту яркого рисунка.
Приятели до рези в глазах вглядывались в ближние скалы — никого…
— Что-то мы делаем не то, — хмуро процедил Барт. — Ну, чего бы им ночью в скалы тащиться? Да и не пошли бы девчонки, страшно.
— Просто так, конечно, не пошли бы, — согласился Моду. — А после коктейля Ши, боюсь, не просто пойти, понестись могли! А то и полететь, — добавил он задумчиво.
— Но борзогон-то домой вернулся!
— И что? Ему, видно, не впервой. Так что, ищем дальше. Вперед.
И — новый подъем по узкой скальной тропинке. Еще выше. Здесь, на пути к третьей террасе, почти исчезла густая поросль кустов, и цепляться приходилось все за те же скользкие камни, которые норовили увернуться не только из-под ног, но и из-под рук. К концу восхождения ноги и руки ощутимо дрожали, пот жарко щипал разгоряченные исцарапанные лица. Одно хорошо: сюда, в расщелину, практически не попадали солнечные лучи, уже вовсю хозяйничающие над высоким утесом.
Весь долгий подъем Макс гнал от себя навязчивые картины мурманского путешествия, запрещал себе думать о неминуемой трагической развязке, а вот сейчас, когда все они присели отдохнуть перед последней, очень крутой частью тропинки, пережитое навалилось на плечи неимоверной, удушающей усталостью, заставив пригнуть голову к самым коленям. Ни шутить, ни вообще говорить не хотелось, да что там не хотелось, просто не было сил. В голове тупо колотилась одна-единственная мысль: в трагедии с девчонками виноват лично он, Максим Барт. И эта мысль столь болезненно отдавалась в ушах и челюстях, что Макс, не выдержав, громко заскрежетал зубами.
— Макс, ты что? — с беспокойством взглянул на него Адам. — Да найдем мы твоих красавиц!
— Чур, одну сразу мне! — бодро влез в разговор Моду. — Зачем ему сразу две?
— Согласен! — дурашливо хлопнул по растопыренной ладони малийца Адам. — А вторую — мне. Максу вообще девчонки не нужны, у него Оля есть!
При упоминании Ольги Барту стало еще хуже.
—
Адам принялся весело рассказывать об известной журналистке, гордости российского телевидения, и по совместительству — возлюбленной всемирно известного ученого Максима Барта.
Макс, чтобы не слышать этой болтовни, зажал голову в квадрат сомкнутых рук: еще пара минут отдыха и пора…
— Профессор! — услышал он вдруг тонкий жалобный голосок. И тут же еще раз. — Профессор!
— Что? — вскочил на ноги Барт. — Лиза! Мари!
— Макс, ты что? — уставились на него друзья. — Глюки?
— Нет! Я только что слышал их голоса! Они звали меня!
Приятели недоверчиво смолкли, вслушиваясь в тишину. Пару бесконечно долгих минут было абсолютно тихо, а потом откуда-то снизу тонко и ясно донеслось:
— Профессор!
Из отупляющего, почти парализующего оцепенения, в которое Ольга погрузилась после ухода Рощина, ее вывел звонок мобильного телефона.
Шульгин? — встрепенулась Славина. — Наконец-то! Сейчас она попросит, чтобы он забрал ее к себе, хотя бы на день, хотя бы на час. Потому что она не может больше находиться одна! Потому что — сходит с ума. Или уже сошла.
Оказалось — Машка.
— Лелька, а чего домашний не берешь? Вот, через Шульгина тебя выудила.
Судя по веселому щебетанью, о своем увольнении Виктор ей не сообщил. И правильно сделал.
— Макс звонил, — радостно доложила подруга. — У него все в порядке, только очень за тебя переживает, но я его успокоила.
— Где он?
— В Мали.
— А когда вернется?
— Не знаю. Он тебе будет звонить. Только трубу снимай! Как ты?
— Нормально. Рощин заходил.
— Рощин? Зачем?
— Хочет, чтобы я сделала еще одну программу.
— Гони его в шею! Хватит уже! Вот приедет, я ему устрою!
— У тебя-то как? Когда на работу?
— Да я уже там. Представь, сразу собрала планерку и заявила на субботу свой материал обо всей этой дикой истории с твоей программой, а буквально через час — звонок. Из Москвы. Газпром. Мужик, с которым мы подписали договор о сотрудничестве, вдруг спрашивает: а правда, что вы поддерживаете отношения со Славиной и собираетесь давать статью? Я говорю — да, а что? А он мне нагло заявляет: выбирайте, милочка, или наш договор, или ваш со Славиной. Третьего не будет. Нам, типа, в преддверии разработки газового месторождения на шельфе весьма важны взаимоотношения с вашим губернатором. Так что, никаких разборок!
— Маш, и в самом деле, не надо! — попросила Ольга. — Мне уже ничем не поможешь, так лучше о газете подумай!
— Еще чего! — отозвалась подруга. — На фига мне такой договор о партнерстве, если они мне диктовать будут, что писать, а что нет! Да пошли они! Без них жили и проживем!
— Маша, — Славина мгновенно вспомнила, что примерно так рассуждал и Шульгин, перед тем как его выгнали, — Маша, я тебя прошу, не лезь в бутылку! Я скоро приеду в Мурманск, мы обо всем поговорим.