Воспитан рыцарем
Шрифт:
— Везде по-разному: править, ухаживать, подправлять… приводить в порядок, чистить… На Западе, в столичных казармах, одно время было модно «уваживать»: «Пора моего старичка уважить»… Но — не точить. Воины так не говорят. Оружие еще и смазывают. А церемониальное, которое не для боя, а для ритуалов, для придворных парадов — также и полируют, чтобы ровно блестело.
— А почему здесь нет тургунов и церапторов? И ящерных коров? Там, где я раньше жил, там часто в округе следы от них оставались, иногда и сами показывались. Я однажды такую кучу видел, что ящер навалил… — Лин задрал руку повыше к небу, но вставать было лень…
— Почему нет? Бывают
— И охи-охи!
— При чем тут охи-охи? Ну-ка, дай Гвоздику пучок травы вместо мяска? Да он тебе руку оттяпает за издевательство. А потом ногу и голову. Потому что ему ягоды не нужны, а только кровь и мясо. Траву они тоже щиплют, случается такое, но не для еды…
— Не оттяпает.
— Какой же ты упертый мальчик. Сразу видно, кнута не пробовал.
Зиэль бурчит, но Лину не страшно, даже Гвоздик почуял, что Зиэль в настроении, и не шипит на него, как обычно в ответ на угрозы хозяину. Но и Лин упрямится словам Зиэля не по злому умыслу, а… просто… сам не зная почему… чтобы только противоречить… На самом деле, он уже и без Зиэлевых советов пытался покормить Гвоздика фруктами и овощами… И траву всякую-разную давал, но Гвоздик схватит кусок капусты, укусит и тут же выплюнет с возмущенными криками: ему чего-нибудь пожирнее на зубки насаживай!
Вот бы так сидеть и сидеть в невысокой травке на охапке папоротника, идти и идти по дорогам, на юг и на север… и на запад, и на восток… вчетвером… И не расставаться никогда, и никого не бояться… И чтобы всегда было тепло и сытно…
— Да ты спишь! Подъем, дорога ждет! А это тут кто, а? Ты мне попищи, обормот, живо шкурку на обтирку сдерну и голышом в болото суну!.. Подъем! Сивка! Ты, что ли, здесь самый хитрый?.. Ну-ка, сюда, к седлу поближе, ишь — куда утрусил, в противоположную от мешков сторонушку… Увлекся он траву щипать с прижатыми ушами! Сплошные хитрецы, поголовно лодыри и звери вокруг, один только я простак и добродушен!
Лин глубоко вздохнул и вдруг подумал про себя: да, теперь ему очень даже понятно, почему Сивка так тяжело вздыхает и фыркает перед тем, как на него наденут седло и навьючат поклажей… да еще они втроем, бывает, взгромоздятся… Бедный Сивка…
— А ты поэтому пешком рядом ходишь, что Сивку бережешь?
— Я? С чего ты взял? Сивка — крупный конь, он и больше выдержать может. Раньше, до меня, если хочешь знать, он вообще в конском боевом доспехе ходил, а это тяжесть — ого-ого! Я даже точный вес знаю, да только тебе все равно не впрок его открывать, ты же неграмотный.
— А долго надо грамоте учиться?
— Н-нет… наверное… Быстро.
— А счету? Чтобы уметь считать до ста?
— Это почти одно и то же: знаешь одно — знаешь и другое. Снег тебя всей грамотейской премудрости научит, я полагаю, он в этих делах мастер.
— Вот здорово!
— Да?
— А черные рубашки? Воины вроде тебя — все умеют читать?
— Гм… Чаще да, нежели нет, но за всех не отвечу. Понимаешь, черная рубашка — она гораздо тяжелее кольчуги в постоянной носке, поэтому ее носят либо умные, либо недолго. А умный без грамоты жить не захочет, и понять ее не поленится.
— Тогда я хочу не просто воином, а чтобы в черной рубашке, с мечом, на коне и знать всю грамоту.
— В добрый час. Только что-то мне подсказывает, что из тебя воин — как из воды кокушник. Ты слишком мягок и впечатлителен, дружок, чтобы стать воином.
— Как так? — Лин нахмурил лоб и даже остановился посреди дороги, ему показались очень обидными слова Зиэля. Но — только не плакать!.. А то как раз получится, что Зиэль прав…
— Запросто. Ты не тупой — это первое препятствие. Что встал? — догоняй! Ты не жадный — это второе, хотя и менее существенное. Простым ратником, пусть и в особенной черной рубашке, тебе не быть — кость не та. Ты даже пить собираешься только воду, сам ведь объявил. Это третье… И таких препятствий в тебе — до ночи перечислять. Грамоте выучишься — ох как тоскливо тебе будет трезвому среди тупых скотов, изо дня в день, из года в год… И больше ничего нового в жизни. Потом в калеки, или на кладбище, ибо в отставку по старости — редко кто выходит из простого люда, я и не припомню случаев.
— А ты как же?
— Я — это я. Дальше слушай. Рыцарям, баронам и прочим дворянам проще и в то же время разнообразнее, и в быту, и в общении с себе подобными, но ты-то простолюдин! Будь ты хоть четырежды премудрый в науках — кто тебя пустит из солдатской палатки в командирский шатер? Можно выбиться в рыцари и из простого ратника, но это тебе должно крепко повезти, а даже и с везением — не один и не пять лет пройдет, прежде чем добьешься… До этого же — черная ты рубашка, розовая в крапинку — хлебай из солдатского котла и слушай звуки из солдатских голов и задниц, они, кстати говоря, бывают очень сходны, так что и не различишь порою. Усвоил?
— Ты раньше этого мне не говорил.
— Ты и не спрашивал. Тебя ведь, в основном, интересовало — где лучший портной, шьющий черные рубашки, да как бы покрасивше приладить боевые шрамы на лицо.
Лин покраснел и смолчал: стыд прошиб его по самые уши. Гвоздик растерянно пискнул и на всякий случай стал держаться вплотную к Лину…
— Гвоздик, ну что ты вечно путаешься под ногами! Я ведь было чуть лапку тебе не отдавил! Беги вперед, крошка, беги…
— Я почему тебя думал в гладиаторы определить? Там можно кое-чему выучиться, и если повезет — разбогатеть, сменить сословную ступеньку, с низшей перепрыгнуть куда-нибудь повыше… Не захотел. И в храме то же самое: повезло бы — пробился бы в иерархи, получил бы доступ к знаниям, к чинам, к простору бытия…