Воспитание души
Шрифт:
Публике это мое заявление понравилось, и я стяжал бурные аплодисменты. В результате, когда подошли выборы — слушаю и ушам своим не верю, — меня выдвигают в члены исполкома. А ты вот хоть по стенограмме проверь, моя речь была самая короткая из всех, и, если бы Сорочинский этого больного вопроса не затронул, я бы смирно просидел. Тут начал я было отводить себя, — что у меня еще неясная политическая позиция и вообще много сомнений. Но ничего подобного — выбрали! И еще потом похлопывают этак по плечу и говорят: «Ничего, ваше благородье, послужите казакам! Вы ему лихо язык-то подрезали,
Вот, значит, и остался я здесь нежданно и негаданно. Теперь я — власть на местах! Уже два заседания исполкома посетил. А сейчас мы подходим к самому деликатному вопросу… Казачки-то меня здесь оставили, а ведь жалования мне никакого не положили. Конечно, я как член правительства проживаю бесплатно в номерах Дядина, а кушать что-нибудь все-таки нужно? И вот как раз на этот счет все не ясно…
— Ты бы пошел к председателю городского Совета, — перебил его Сергей. — К товарищу Васенко…
— Ну да, как же, — усмехнулся Николай. — Я к нему явлюсь, скажу, что, мол, казачий офицер, георгиевский кавалер, а он только меня и ждет, Васенко-то… Да ведь, если всерьез говорить об этом, он, скажем, спросит меня: «Ваши убеждения?» Что я ему скажу? Что я за Россию? Это, знаешь, сейчас все говорят. Я и сам понимаю, что это неопределенная позиция. Короче говоря, начал я слегка распродаваться. Однако ты сам понимаешь, что магазина у меня нет. Был золотой портсигар — продал. Были часы — проел. Одну пару брюк продал, другие на мне. Взялся уже за бельишко…
— Черт знает, глупость какая… — пробормотал Сергей.
— Действительно, глупость! — согласился Николай. — Думаю, надо бы с кем-нибудь посоветоваться. Обратился к Володе (это был старший брат Сергея), а он говорит мне: «Ты с нашим Сергеем поговори»…
— Вот из-за этого мы и пришли к тебе, — сказал Сергей, обращаясь ко мне. — Ты знаешь, я работаю в газете. Нам нужен толковый репортер, знающий наш город и уезд, остроумный, подвижной, грамотный. У Николая все эти качества налицо, и уж если он так настаивает на аполитичной работе, так это работа действительно аполитичная.
— Да уж куда аполитичней, — усмехнулся Николай. — Пожары, бешеные собаки, кражи да пьяные драки…
— Совсем это не так, — серьезно сказал Сергей. — Дело тут идет о вещах более значительных. Ты можешь ставить какие угодно мрачные прогнозы на будущее, но отрицать, что новые декреты о распределении хлеба, о социальном обеспечении, народном образовании имеют целью пользу народа, — этого ты отрицать не можешь! Пройдись по продовольственным лавкам, проверь, не обвешивают ли трудящихся… Ведь для интеллигентного человека здесь непочатый край самой благородной работы!
Николай молча свертывал цигарку, смотрел куда-то в угол, и молодое чистое волнение видно было на его пухлом лице. Я почувствовал, что совет мой тут почти не требуется, но поддержал Сергея.
— Конечно, — сказал я, — тебе придется поссориться из-за этого с некоторыми людьми. Ведь антисоветские партии объявили саботаж советской власти. Есть такие умники, которые договорились до того, что докторам нужно перестать лечить
— Ты правда думаешь, что это меня пугает? — угрожающе спросил Николай.
Так и стало. Николай Карбушев был зачислен репортером по городу, и скоро в газете нашей появились его первые, подписанные инициалами «Н. К.» заметки. Самые обыкновенные заметки, но прочтешь их и непременно усмехнешься… А тот, кто лично знал Николая, за скупыми словами заметки видел ухмыляющуюся физиономию Николая с ямочками на толстых щеках и его наморщенный в усмешке задорно-круглый нос.
Вскоре после того, как Николай стал работать в газете, в редакцию зашел Цвилинг (это было незадолго до его гибели, когда он на краткий период приезжал в Челябинск и организовал у нас два красногвардейских отряда). В это время Николай принес какую-то свою заметку.
— Ах, так это вы пишете по городу? — спросил Цвилинг и с упреком сказал Мише Голубых, который был тогда редактором газеты — Вы бы, Миша, могли молодого человека использовать для дел более серьезных, а то он у вас просто балуется!
— Гордится их благородье, — со смешком ответил Миша. — Чурается нас, чумазых…
— А вы офицер? — спросил Цвилинг.
— Бывший, — коротко ответил Николай и угрюмо замолчал.
— Бывший… — повторил Цвилинг, как бы вслушиваясь в то выражение, с каким Николай произнес это слово. — А вы декрет об образовании Красной Армии читали?
— Я, конечно, понимаю, что вы намекаете на то, что не худо бы мне пойти военным специалистом в Красную Армию. Нет, я уж лучше продолжу свой бой с господином Возьмилкиным (это было нарицательное имя, пущенное Николаем для обозначения всяческого рода стяжателей).
— Ну, а почему так? — настойчиво спросил Цвилинг.
— Не подходит для меня эта специальность, — ответил Николай. — Военный человек обязан или душу отдавать армии, или… Да, впрочем, вы увидите, что будет при первом же военном столкновении!
Разговор пошел все круче и все больше всерьез. Николай избегал говорить о серьезных вещах, но, видимо, присутствие Цвилинга его разожгло. Мрачно было у него на душе, и безнадежно смотрел он на дела в России. Что родине нашей суждено быть разодранной чужеземными хищниками, считал он неотвратимым. Посреди разговора Цвилинг взглянул на часы и сказал, что ему пора идти. Он попрощался со всеми и, обращаясь к Николаю, который мрачно замолчал, сказал:
— Проводили бы меня, товарищ пессимист, а то разговор начался серьезный, и не хочется оставлять его без продолжения.
Они ушли вдвоем.
А через некоторое время Сережа Силин сообщил мне неожиданную новость: когда началась вербовка военных специалистов для обучения создающейся Красной Армии, Николай поступил на службу в качестве военного специалиста.
И вот мы прочли в газетах сообщение о том, что военный комиссар Самуил Цвилинг погиб смертью храбрых в столкновении с бандой атамана Дутова.
В этот день я сидел у Сергея. В дверь постучали, и вошел Николай Карбушев.
— Проститься зашел, — сказал Николай. — Уезжаю на дутовский фронт.