Воспитание по-новому
Шрифт:
Я знаю, когда человек хочет разобраться в каких-то своих проблемных ситуациях — он всегда находит возможность, поддержку, способы. И это лучшее решение — разобраться с ситуациями собственного недовольства, освободиться от них, чтобы стать теми чистыми и светлыми родителями для наших детей, которые смогут делиться с ними любовью и добротой, а не злостью и раздражением.
Мы перестали тонко чувствовать
Я услышала этот разговор в автобусе. Пожилая женщина с суровым лицом громко и категорично говорила молодой
— Ты как родишь, долго его дома не держи! В полгода уже можно отдать в ясли. Чего с ним дома-то сидеть! Я своих отдала в ясли, одну в два года, другого вообще в год, и жила припеваючи. — Женщина помолчала и добавила так же категорично: — А чего, скажи мне, ребенка дома держать и на руках его таскать? Все равно он вырастет таким, каким ему суждено быть, — таскай ты его, не таскай… И снохе я сказала, чтобы не тряслась над своим: подрос — и в сад, там его воспитают! А то взяли моду — дома с ребенком сидеть, над ребенком трястись да на руках его таскать!..
«Какая жестокая! Какая бесчувственная!» — промелькнула у меня мысль. И как часто сталкивалась я с этой бесчувственностью родителей на консультациях, на тренингах, просто — в реальной жизни. И столько знакомого мне было в этом монологе.
— Мне свекровь, когда я родила, сразу сказала: «Не приучай к рукам. Поорет пару ночей и перестанет!» — всегда кто-то из мам на тренинге говорит о таких вот напутствиях старших, «опытных» женщин.
И в ответ всегда согласно кивают большинство мам. Потому что они тоже слышали такие вот напутствия. И многие следовали им. И правда: пару ночей надо перетерпеть, пока ребенок, изоравшись, не поймет, что к нему никто не подойдет — и спи дальше спокойно!
Я столько раз слышала эти рассказы! И каждый раз поражалась «гуманному» отношению к собственному ребенку! Ведь плач ребенка в первые месяцы его жизни — это единственный способ сказать маме, что с ним что-то не так. Причин может быть много: он хочет кушать, он мокрый, он неудобно лежит, у него что-то болит, ему одиноко. Но способ сказать обо всем этом один. И он плачет, чтобы привлечь мамино внимание. А мы — не приучай к рукам. Поорет и перестанет!
И много раз я думала — не оттуда ли берет начало наша родительская бесчувственность? Хотя, конечно же, корни ее — гораздо глубже!
Многие из нас закрыли свои чувства, способность тонко чувствовать и реагировать еще в детстве, на себе пережив последствия авторитарного воспитания. Наши родители, сами очень часто закрытые и бесчувственные (их закрытые и бесчувственные родители сделали их такими!), сделали нас такими же. И можем ли мы, такие, какие мы есть, — чувствовать ребенка?
Такой человек может только нудным голосом читать нотации или устало говорить:
— А я тебе говорил… Я предупреждал… Прекрати…
Совсем недавно, входя в метро, я услышала диалог.
— Заставить драться невозможно! —
— Ну, бабушка, ну как ты не понимаешь, я не могу с ними не драться — они со мной начинают драться, они меня заставляют с ними драться!..
Я пропустила эту пару вперед, заинтересованная всем этим диалогом. Бабушка, как заведенная, так же резко и категорично, как будто не слышала, что говорит ей семи-восьмилетний внук, с ранцем за плечами, продолжила:
— Заставить драться невозможно! Ты можешь не драться!
— Но бабушка, — с отчаянием в голосе, со слезами в голосе сказал мальчик, — их много, они подходят и начинают меня бить, я же не могу с ними не драться!.. Меня заставляют драться…
— Заставить драться невозможно! — как робот произнесла бабушка. — Меня — никто не заставит драться! — сказала она гордо, и я вдруг подумала словами давней свой знакомой, простой женщины, которая по простоте своей всех, кого она не понимала или кто вызывал удивление, называла «больной».
— Больная, что ли? — подумала я, улыбнувшись этому слову. Но действительно, здорова ли эта бабушка, когда ребенок говорит ей о своих чувствах, описывает ситуацию, в которой он вынужден вступать в драку, а она продолжает свое, как глухая. Здоровой ее не назовешь!
Я остановила сама себя, не желая впадать в осуждение, но подумала: «Ее бы, бабушку, поставить в ту же самую ситуацию, когда к ней подходят несколько — не детей, ровесников ее внука, которые точно не заставят ее драться, — а таких же вот крепких еще, активных бабушек, и начинают ее бить. Куда денется ее менторский голос, куда исчезнет ее глухота?
Я на несколько секунд представила себе такой «бой бабушек» и подумала беззлобно, просто констатируя факт: вот бы каждого родителя, который не слышит своего ребенка, не понимает своего ребенка — ставить в ситуацию ребенка! Как бы сразу все стали правильно слышать, как сразу все стали бы понимать! И перестали бы поучать безжизненными голосами!
Но как часто в реальной жизни мы проявляемся, как эта бабушка — бесчувственными и холодными.
Я помню себя такой мамой, уже очень правильной и бесчувственной, когда резко обрывала веселье дочери, прыгающей на одной ножке, восторженно что-то напевающей.
— Так, остановись и объясни мне, — строго говорила я ей — чего ты прыгаешь?
Дочь замолкала, переставала прыгать и недоуменно мотала головой. Она не могла объяснить, почему ей хотелось прыгать.
Но я не отступала. Мне нужно было понять — зачем она прыгает! Мне надо было понять то, что понять просто невозможно — настроение, радость, просто — детскую энергию, которая требовала выхода. Это можно было только почувствовать, как чувствовал ребенок и просто выражал эти чувства в прыжках, в пении. Но я хотела именно понять, и опять твердила: