Воспитание по-новому
Шрифт:
Часто родители говорят о своих детях:
— Сколько его можно любить? Ему все мало!
Я часто слышала такие вопросы. Многим родителям кажется, что они любят достаточно, что достаточно любви выражают ребенку. Куда больше-то?!
Но — мы замечаем, сколько любви мы отдаем детям, но замечаем ли — сколько нелюбви мы выражаем, когда, даже не заметно для себя, критикуем или отвергаем наших детей?
Детям нужно столько любви — сколько нужно! Давай не будем жадными!
Нам нужно не забывать, что наши дети
Ребенок должен знать, что есть дом, где его принимают и любят таким, какой он есть.
Есть место — где его безусловно любят. И это место — твое сердце.
Наши сердца переполнены любовью к нашим детям. Давай просто разрешим себе делиться ею. Пусть наши дети, освещенные этой любовью — растут и становятся лучше!
Наполни своего ребенка любовью — и ты выполнишь ту высокую миссию, возложенную на тебя Богом: дать жизнь другому человеку. Дать ему именно жизнь, во всей полноте этого слова — любви, радости, возможностей, успеха, благополучия и гармонии.
Наполни своего ребенка любовью — и да поможет тебе в этом Бог!
Заключение
Эту историю, услышанную мною от одной женщины, я в течение многих лет рассказывала участникам тренингов, как одну из самых добрых, хороших историй о наших взаимоотношениях с детьми.
«Я шла домой после тренинга, потрясенная понятым и увиденным — что я делаю со своим ребенком! Я шла домой, переполненная чувствами, с желанием все изменить, все начать заново. Я шла и думала — надо, как всегда после тренинга, начать с решения. Нужно создать новые убеждения. И я не стала тратить время, я просто шла и перебирала варианты моих решений по поводу построения новых отношений с моим восьмилетним сыном. И решение: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой!“ зазвучало во мне и было таким правильным для меня! Потому что такой мамой я никогда не была. Я была критикующей, „воспитывающей“, контролирующей, читающей нудные нотации. И такой я больше быть не могла, потому что поняла, как я разрушаю личность моего ребенка, как я делаю его маленьким, вечно виноватым, неуверенным в себе, но — послушным!
Я шла и говорила себе: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой! Я становлюсь хорошей и принимающей мамой!“ И волновалась перед встречей с сыном, который ждал меня дома один (муж уехал в командировку), простуженный, без разрешения выходить из дома.
Я подошла к двери нашей квартиры, нажала на звонок, повторяя про себя: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой!“ Сын открыл дверь — и я сразу же по его лицу поняла, что он что-то натворил.
Я вошла в квартиру и во мне поднялась уже такая знакомая волна недовольства: „Я так и знала, что его одного дома оставить нельзя…“ И я тут же остановила себя, вздохнула
— Сынок, что-то произошло?
И он, растерянный от моего вопроса, не глядя мне в глаза, вздохнув, сказал:
— Я выходил из дома…
Его слова вызвали во мне сразу возмущение: ведь просила же не выходить, ведь запретила же! И я уже рот открыла, чтобы высказать ему свое возмущение, как во мне опять всплыло: „Я становлюсь…“
— Но мы же договорились, что ты останешься дома и не будешь выходить на улицу, — сказала я спокойно, и сама удивилась тому, как исчезла моя возмущенная интонация.
И сын, наверное, тоже удивленный моим спокойствием, начал торопливо объяснять:
— Понимаешь, мама, меня позвали гулять мальчики из старшего класса. Они никогда за мной не заходили, а тут пришли и говорят — выходи на улицу…
Я, еще не дослушав сына, опять было возмутилась: не хватало нам еще мальчиков „из старшего класса“. Чему хорошему они могут его научить! И опять уже рот открыла, чтобы высказать возмущение, но остановила себя, потому что — я „становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой“. И я поставила себя на мгновение на место сына: ты сидишь дома, а за тобой приходят ребята, которые для тебя значимые, потому что они старшие, и они раньше никогда тебя не звали гулять…
— Тебе было важно, что они позвали гулять, и ты не мог им отказать? — спросила я сына. И он, удивленный моим пониманием и еще больше тем, что я его не ругаю, сказал обрадованно:
— Ну да, я же не мог им отказать! А вдруг они больше не захотят со мной гулять, если я не пойду…
— Ну ладно, — сказала я примирительно, — пошел на улицу так пошел. Но, пожалуйста, в следующий раз — помни о своем здоровье…
— Ну, мам, все нормально, — радостно сказал сын. — Я хорошо себя чувствую.
Я пошла на кухню, чтобы приготовить ужин, и сын пошел за мной. И сказал мне то, что мог уж точно не говорить, потому что я об этом его не спрашивала. Он мог просто промолчать, но почему-то сказал:
— Знаешь, мама, мы на берегу реки такой костер развели!..
Тут уж я не сдержалась и сказала возмущенно:
— Какой костер! — Ему запрещено было брать в руки спички, разжигать огонь, подходить близко к огню. А он, оказывается, на берегу реки костер разжигал!
Сын тут же отреагировал на мое возмущение:
— Мам, я спички не брал и не разжигал. Ребята разожгли, я помогал ветки собирать. Мама, это было так красиво, ты не представляешь, на берегу реки, так вода блестела, так красиво все отражалось!..
Сын восторженно рассказывал об этом, а я, успев, что называется, глубоко вздохнуть, спросила себя: что такого страшного произошло? Ну пошел он с ребятами, ну разожгли они костер. Но все же хорошо закончилось! И красиво было. И ребенку уже восемь лет — нельзя его от всего прятать.
И успокоенная своими мыслями, понимая его состояние, сказала: