Воспоминание об Алмазных горах

Колесникова Мария Васильевна

Подошли трое, завернули Мурасаки руки за спину, вытащили из его потайного кармана бельгийский пистолет.

— Сейчас опасно в дороге… — оправдывался он.

— Ну, ты, шелудивая японская собака, — сказал Чимид, — назови всех заговорщиков!.. Не назовешь — петлю на шею!

Мурасаки мог считаться храбрым офицером, но, оказывается, сотрудникам внутренней охраны все известно; они знали даже, где находится Кодама. Всякое запирательство могло стоить жизни. Монголы с ним не церемонились, не угощали чаем и печеньем, не давали никаких обещаний, чтоб выведать имена. «Будешь запираться — повесим!»

И он предал всех. Почему он должен доставать жемчуг со дна моря для того же Кодамы или расплывшегося, как медуза

на воде, настоятеля Лут-Очира? Есть мудрая наука спасти свою жизнь подчинением…

…Кодама рассчитывал, что его посланец в Ульдзю Мурасаки вернется в дацан денька через два. Чимид проявил оперативность. Этой же ночью, пока бушевала пыльная буря, его конники окружили монастырь, без всякого труда разоружили внутреннюю охрану. Лут-Очир был схвачен и, на основании показаний японца Мурасаки, заключен под стражу. В тот чулан с бронзовыми статуями, где находился недавно Щетинкин, посадили Кодаму. Той же ночью японца и настоятеля допросили и под надежным конвоем отправили в Улан-Батор.

Заручившись грамотой за подписью настоятеля Лут-Очира, сотрудники ГВО отправились в монастырь Халхин-Сумэ.

Когда главари заговора во всех восточных монастырях оказались за решеткой, Петр Ефимович сказал Чимиду:

— Мы провели операцию без единого выстрела. Не думаю, что и впредь будет так. Нужно ждать вооруженных нападений японцев на монгольские пограничные заставы. Новые заговоры теперь следует искать на западе Монголии. Не оставляя, разумеется, вниманием и юго-восточный район…

Теперь он полностью разобрался во внутренней обстановке, знал, где вероятнее всего могут произойти контрреволюционные выступления, делал все, чтобы упредить их.

Они с Чимидом нащупывали все новые и новые очаги.

6

В штаб Государственной внутренней охраны приходили тревожные вести: на западе страны, в районе озера Убса-нур, появился некий тайджи Эрэгдэн-Дагва, собирающий под желтые знамена восстания всех недовольных народной властью. Тайджи поддерживает связь с синьцзянскими и китайскими генералами.

В Кобдо находилась кавбригада монгольской Народной армии, и Чимид полагал, что этих сил вполне достаточно для разгрома мятежников.

Чимид и Щетинкин с группой сотрудников ГВО спешно выехали в Кобдо. Путь предстоял немалый, долгий и утомительный: через горы и перевалы Хангая, через предгорья Монгольского Алтая, через пески и солончаки, котловины Больших озер. Если до Баянтумена они добирались за двое суток, то сейчас предстояло настоящее путешествие, которое могло занять много дней. Для Щетинкина Кобдо был городом славы Максаржава, именно в том краю полководец одержал свои первые внушительные победы.

И вот тенистые, приветливые улочки Кобдо приняли усталых путников. По арыкам струилась прохладная вода, звонко пели птички в ветвистых тополях. Дома тут были одноэтажные, глинобитные, огражденные сплошными стенами из кирпича-сырца…

В штабе кавбригады Щетинкин встретил знакомых советских военных инструкторов, разговорился с ними. Штабу известно о банде Эрэгдэн-Дагвы. Участились случаи нападения мятежников на воинские подразделения. Тайджи, что значит дворянин, Эрэгдэн-Дагва лично охотится за командирами Народной армии. Нет, в командиров не стреляют. На них нападают ночью и душат обыкновенным кушаком от халата. Следов насилия никаких, а человек мертв, лежит с посиневшим лицом. Врачи регистрируют: «паралич сердца».

— А на советских инструкторов нападения не было? — поинтересовался Петр Ефимович.

— Пока не было. Побаиваются. Когда монголы нападают на монгола — это одно. А напасть на русского командира — значит открыто бросить вызов народному правительству. Тайджи неуловим. Он все время жмется к Улангому, к тувинской границе.

— К этому

тайджи следовало бы заслать сотрудников ГВО, выяснить его намерения, — посоветовал Щетинкин Чимиду.

— Подберу самых испытанных.

— Я тоже пошлю кое-кого из своих старых знакомых — урянхов…

…Тайджи Эрэгдэн-Дагва со своей бандой контролировал обширный район на монгольско-тувинской границе. В его отряде были и урянхи, или тувинцы, нойоны, баи, тарги, ховраки, бежавшие в Монголию с Тес-Хема и Хемчика, а также — хубсугульские тувинцы и алтайские урянхи.

Отрядом урянхов распоряжался глава ламаистской религии в Туве Лопсан Чамза. После того как его племянница Албанчи вышла замуж за Кайгала, Чамза остался один. Он продолжал жить в своем дацане и, по новой конституции, не нес никаких повинностей, правда, не пользовался также правом вмешательства в гражданские дела; иногда навещал слепого богдогэгэна в Урге, и они, при участии Цаган-Дари, жены богдохана, вынашивали планы свержения народной власти в Монголии и Танну-Тувинской аратской республике, вели переговоры с японскими агентами и людьми атамана Семенова, обосновавшегося в Маньчжурии. Нужен был молодой, полный сил человек, который возглавил бы движение среди ламства, поднял мятеж. Таким человеком был дворянин Эрэгдэн-Дагва, служивший в белом отряде генерала Бакича. Богдохан умер, и Бандидо Хамбо Лама Лопсанчжанц Чамза почувствовал себя единственным владыкой и главой духовенства Урянхая и Монголии, обязанным взять в свои руки движение. До поры до времени Эрэгдэн-Дагва жил у него в монастыре в Урянхае или в Танну-Туве под видом ламы. Они скупали оружие, припрятанное в хошунах баями еще со времен колчаковщины. Все свое состояние Лопсан Чамза отдал на это дело. Очень часто тайджи выезжал в Монголию и вел агитацию среди зажиточного аратского населения, кочующего возле озера Убса-нур и хребтов Хархира. Ему удалось сколотить хорошо вооруженный отряд, который мог противостоять кавбригаде Народной армии, расположенной в Кобдо. Этот отряд, по сути, контролировал тракт Улангом — Кобдо, грабил караваны, угонял скот, убивал активистов в сомонах, устраивал массовые расстрелы населения. Всеми крупными вылазками Эрэгдэн-Дагвы умело руководил Лопсан Чамза, в конце концов перебравшийся в ставку тайджи в Монголию. Готовя большое восстание, Эрэгдэн-Дагва и Чамза рассчитывали на прямую военную поддержку китайского генерала Ма, обосновавшегося в Синьцзяне, и на белогвардейские банды, скрывающиеся в горах. Командование бригады не раз посылало против бандитов свои полки, но бандиты дрались умело, отчаянно, полки попадали в окружение и едва вырывались.

Чамза в боях никогда не участвовал, строил из себя святого отшельника и поселился на островке среди озера Убса-нур, сюда ему привозили еду, здесь находились основные тайные склады оружия, сюда приезжал к нему тайджи Эрэгдэн-Дагва. Когда тайджи сообщил Чамзе о прибытии в Кобдо Щетинкина и Чимида, высокий лама выронил из рук пиалу с чаем.

— И здесь этот Щетинка… — прошептал он помертвевшими губами. — Большая беда пришла…

Этот Щетинкин казался ему красным дьяволом, вездесущим, все видящим. Стоило появиться Чамзе в Монголии, как Щетинкин тут как тут! Даже затерянный в водных просторах горного моря, укрытый непролазными камышами островок показался Чамзе ненадежным убежищем.

Известие о Щетинкине совпало с прибытием на остров Албанчи. Лопсан Чамза не сопоставил эти два события, так как Щетинкин приехал из Улан-Батора, а племянница — из Кызыла, или Хем-Белдыра, как стал называться Белоцарск. На остров ее доставил сам Эрэгдэн-Дагва, а в Улангом привезли из Урянхая ламы, люди Лопсана Чамзы. Албанчи была печальна, все время плакала, и Чамза не стал расспрашивать, какие причины привели ее к нему. Вернулась — и ладно.

— Я поживу возле тебя, — сказала Албанчи. — За тобой нужен уход.