Воспоминание об Алмазных горах
Шрифт:
Рихард помолчал, задумался и уже серьезно продолжал:
— Китай — фантастическая страна, страшная страна. Миллионы больных малярией, туберкулезом. Бесконечные эпидемии холеры, натуральной оспы, дистрофия, голодная анемия. Несмотря на строгие законы, и в городе и в деревне процветает опиекурение. Один врач-англичанин как-то в шутку сказал мне: «Ни постлать, ни укрыться, ни в головы положить, а они знай себе воспроизводятся!» Я видел больных неведомой нам болезнью — клаазаром: кожа становится черной, покрывается язвами. Этой болезнью болеют до ста миллионов китайцев! В Китае все исчисляется миллионами — даже число заболеваний и смертей.
В
— Так что мой полуподвал показался бы им раем? — пошутила Катя.
— Еще бы! — совершенно серьезно ответил Рихард. — Люди там мрут как мухи, но это считается в порядке вещей. Кстати, о твоем полуподвале. Я буду просить для нас с тобой приличную квартиру. Я хочу наконец зажить нормальной семейной жизнью. А? Катюша?
Катя благодарно улыбнулась.
— Так вот… о Китае, — начал опять Рихард. — Там все устанавливалось тысячелетиями, и даже высокая смертность сделалась своеобразной градацией. Так же как и высокая рождаемость, между прочим. Там рядом с социальными законами властвуют, возможно, и другие, природу которых никто пока не разгадал. Некий закон больших чисел… Вообще, в Китае много заложено возможностей, но реализовать их будет весьма трудно. Там есть советские районы, которые, конечно, активизируют борьбу народа за национальную независимость. Сейчас Китай раздроблен, его раздирают междоусобные войны генералов, за каждым из которых стоит крупная империалистическая держава: Япония, Англия, Америка… Но я, кажется, зарапортовался, целую скучную лекцию тебе прочитал, прости, дорогая.
— Ну вот, считаешь, что я интересуюсь лишь китайскими шелками… — обиделась Катя. — А я, между прочим, недавно водила очередную группу рабочих в театр на постановку «Рычи, Китай». После рабочие задавали мне много разных вопросов о Китае, а я, к своему стыду, не могла на них ответить. Пришлось кое-что почитать. Взяла в заводской библиотеке книгу писателя Третьякова «Чжунго».
Рихард засмеялся.
— В следующий раз не тушуйся, у тебя теперь есть отличн… хороший консультант! Во всяком случае, с большим опытом.
— Именно отличный, — с улыбкой подтвердила Катя.
Им было интересно друг с другом. Катя хорошо знала театр, живопись, скульптуру. Еще когда училась в Ленинграде, многие часы проводила в Эрмитаже, подолгу простаивая подле творений великих мастеров. По картинам и скульптурам изучала пластику движений, психологический портрет. Она любила живопись импрессионистов, особенно Ван Гога, художника настроений. В Неаполе много раз посещала королевский дворец Каподимонте, изумляясь роскоши его многочисленных залов, богатству шедевров живописи, собранию фарфора, мебели, оружия. Этот дворец-музей считается самым красивым итальянским музеем. В силу обстоятельств ей не удалось побывать во Флоренции, в Венеции. Но то, что она успела увидеть в Риме и Неаполе, наполняло ее радостным сознанием своей причастности к необыкновенному.
Рихарда же восхищало все, что происходило в Советской России. И то, что для Кати было обычной жизнью, для него являлось откровением. Он подробно расспрашивал Катю о ее работе на заводе, о самом заводе, о жизни и настроении рабочих. К ее «культпоходам» отнесся очень серьезно. Культура, искусство становились подлинным достоянием масс. Рабочие слушают Чайковского, смотрят в театре Шиллера! Беспокойство Кати о каком-то кризисе культуры было ему непонятно.
Формалиствующие эстеты подменяют новаторский подход к действительности, к содержанию погоней за вычурностью и погоней за формой. Он сам, выходец из буржуазной среды, в юности во многом заблуждался, прошел через шовинистический угар. И только мировая война и русская революция сделали его убежденным коммунистом. Сейчас он считал, что в России наступил подлинный расцвет культуры. Да и сама Катя была для него русским чудом, человеком социалистического мира.
Время шло. Лето катилось в август. Катя чувствовала себя счастливой, какой-то совсем новой. За время, проведенное на воздухе, на солнце, она здорово загорела и отдохнула от суматошной заводской жизни. Но иногда она становилась необычайно молчаливой, и Рихард заботливо спрашивал, глядя ей в глаза:
— Не устала?
— Нет! Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я заметил, что ты какая-то задумчивая.
— Я просто всегда боюсь, что тебя нет… И, оглянувшись и увидя, что ты здесь, радуюсь.
Рихард благодарно улыбался.
— Бедная моя Катюша!
Она словно предчувствовала недолговечность их счастья. И когда Рихарда внезапно вызвали в Москву, ее предчувствие превратилось в уверенность. С замиранием сердца ждала его возвращения.
Он вернулся какой-то смущенный. С виноватым видом сообщил, что им предстоит новая разлука — он едет за рубеж с важным заданием.
— На два года, не больше. Такое уж время — все ездят в командировки, — утешал он ее. — Но когда-нибудь кончится и это, и мы с лихвой наверстаем упущенное.
На этот раз он твердо настоял на регистрации брака и на том, чтобы она получала часть его зарплаты. Шутил при этом, что, если будет чаще напоминать о себе, она его не забудет.
И наступил день разлуки. Это было семнадцатое августа тысяча девятьсот тридцать третьего года. Рано утром его уже ждала возле дома машина. Последний раз они замерли в объятиях друг друга. И он ушел. А она осталась, прислушиваясь, как его шаги становились все слабее и слабее, пока не настала тишина. Тишина и пустота.
После отъезда Рихарда Катя долго жила воспоминаниями о чудесных днях, проведенных ими вместе. Эти воспоминания были для нее опорой в повседневной жизни, вселяли надежду на будущее.
Все свое время она отдавала заводу. Увлечение работами ЦИТа приносило свои результаты — ее участок вышел на первое место по дисциплине и показателям соцсоревнования. Катю хвалили, ставили в пример руководителям со специальным инженерным образованием. Это наполняло ее гордостью, делало более уверенной и смелой в своих действиях.
Но за массой заводских дел Катя не забывала и о театре. Следила за жизнью театральной Москвы, которая была очень бурной, быстро меняющейся. Возник Клуб мастеров искусств, Реалистический театр, где Охлопков ставил очень современные вещи: «Мать» Горького, «Железный поток» Серафимовича, «Разбег» Ставского. Она сумела буквально выцарапать несколько билетов на спектакль «Аристократы» Погодина в постановке Охлопкова. Билеты, разумеется, получили ударники производства. Спектакль оставил у всех неизгладимое впечатление. Он вызвал массу споров, горячих диспутов.