Воспоминания (Царствование Николая II, Том 1)

Витте Сергей Юльевич

Вернувшись к себе, я через некоторое время увидал возвращающегося с охоты Императора и вскоре я опять был им принят.

Я начал разговор с того, что для подготовления союзных отношений Германии с Францией необходимо вести соответствующую политику сближения, что для этого нужно постепенно подготовить общественное мнение во Франции и необходимо, чтобы дипломатия действовала искусно и деятельно, но что, к сожалению, этого не делалось. В последние годы франко-германские отношения не только не улучшились, но ухудшились и в результате произошло сближение Франции и Англии, кончившееся известным соглашением. После такого соглашения будет еще труднее повернуть общественное мнение Франции в пользу сближения с Германией, но, по моему, это возможно, и требует очень обдуманных и систематически проводимых мер; между тем, я не вижу этого ни в действиях нашей дипломатии, ни в действиях дипломатии Его Величества.

Будучи

теперь во Франции, я напротив заметил крайнее возбуждение общественного мнения, и многие даже боятся войны, денежные рынки взбудоражены. По-видимому, после Биорк ничего не было сделано в смысле сближения Франции с Германией. {414} На это мне Вильгельм сказал, что покуда ничего не было сделано, но что будет сделано. О том же, в чем именно заключалось соглашение в Биорках, он мне не сказал и, очевидно, уклонялся меня посвятить в детали этого соглашения, т. е. просто дать мне его прочесть. Я подумал, что, вероятно, Император Вильгельм считает корректным предоставить это моему Государю. Затем, Вильгельм начал резко сетовать на французское правительство, которое, по его словам, всегда поступает по отношению Германии и его лично некорректно и что он несколько раз хотел дать инициативу в установлении хороших отношений с Францией, но натыкался на некорректность со стороны представителей республики. Он особенно возмущался образом действий Делькассэ по заключению соглашения с Англией, и указал мне на то, что германской дипломатам было известно, что Делькассэ ведет переговоры с английским правительством о соглашении, к чему он относился спокойно, рассчитывая, что, когда соглашение состоится, он будет о том поставлен в известность. Между тем, после того, как соглашение состоялось, ни Англия, ни Франция не сочли нужным, хотя бы для дипломатического приличия, сообщить содержание соглашения Германии, поэтому он мог надеяться, что в соглашении этом нет ничего, что могло бы прямо или косвенно относиться к Германии.

Когда же это соглашение стало известным, то оказалось, что оно между прочим касается таких предметов, которые непосредственно касаются интересов Германии, а именно Марокко, в котором Германия имеет торгово-промышленные интересы. Это заставило его, Вильгельма, показать, что нельзя делать соглашения по предметам, в которых заинтересована Германия, без соглашения с ней, а тем более без ее ведома.

Я заметил, что французское правительство представило доказательство, что оно этот печальный инцидент желает загладить, так как Делькассэ без смены министерства должен был покинуть свой пост, и этот пост взял на себя глава министерства Рувье, управлявший ранее министерством финансов. Рувье искренне желает уладить это дело. Он - человек весьма уравновешенный. Посол Его Величества князь Радолин мне засвидетельствовал в Париже, что Рувье делает все уступки, которые он может сделать, и Радолин находит, что нынешнее французское министерство держит себя по отношению к Германии весьма корректно.

После всего этого я кратко объяснил императору Вильгельму разногласия между Рувье и представителями германского правительства по {415} мароккским делам, причем я заметил, что Император далеко не в курсе переговоров, происходивших в Париже. Если мы хотим, сказал я, сближения Германии с Францией, то нам необходимо, чтобы во Франции было соответствующее министерство. Если, вследствие неудачи переговоров Рувье с представителями Его Величества, министерство Рувье падет, то вместо него может явиться министерство, которое будет относиться к мысли сближения с Германией враждебно. Я сказал, что я не предлагаю, чтобы представители Германии уступили во всем Рувье, я лишь нахожу, что наиболее серьезные вопросы мароккского дела следует передать на решение международной конференции. Рувье на это согласен, Радолин также не против этого, но германское правительство, в лице его представителей в Париже, делает затруднения к такому направлению дела. Кроме того, я ему сказал, что Франция вошла в соглашение с Англией, в котором разрешила мароккский вопрос, как будто вопрос этот касался только интересов Франции и Англии. Германия нашла это некорректным и вмешалась в дело. Теперь, если Рувье сойдется с вами, то кто может поручиться, что какая либо другая держава, например Америка, не признает, что Рувье поступил некорректно, войдя в соглашение с вами без участия Америки. Очевидно, что французское правительство может очутиться в весьма запутанном положении и что правильнее всего вопросы, затрагивающие интересы нескольких держав, передать на обсуждение международной конференции.

Император выслушал меня внимательно, взял со стола телеграфный бланк и написал телеграмму на имя Бюлова. Показав телеграмму, Император сказал:

– Вы меня убедили. Вопрос будет

улажен в указанном вами смысле.

Затем я сказал Императору, что, может быть, он недоволен французским послом в Берлине, и что для установления сближения желателен человек другого калибра. На это Вильгельм мне ответил: - Нынешний посол - человек незаметный, но, по крайней мере, вежливый и спокойный. Пожалуй, если его возьмут, то назначат худшего.

Чтобы показать некорректность французского правительства, Император мне представил такой пример: при посольстве был французский офицер, весьма корректный, хороший военный, и поэтому он оказывал этому офицеру внимание. Вдруг он узнает, что французское {416} правительство его отзывает. Тогда при ближайшем приеме он обратился к бывшему в то время при его дворе французскому послу и спросил его, правда ли, что отзывают сказанного офицера? Посол это подтвердил. А когда Император сказал, что он об этом жалеет, посол ему ответил, что его правительство вправе распоряжаться офицерами французской армии по своему усмотрению.

Я, конечно, не мог не признать невежливости посла и только заметил, что вероятно французское правительство или не знало этого дела, или оно ему было представлено в неправильном виде.

Император также отзывался крайне неблагоприятно о нашем после в Лондоне, графе Бенкендорфе, относясь к нему саркастически. Он говорил, что Бенкендорф ярый католик, а потому действует против Германии, и что все его значение в Лондоне основано на угодничестве королю, который имеет в нем хорошего партнера в бридж. Далее Император мне сказал, что, по его сведениям, в России весьма неспокойно, и спросил меня, что я думаю по этому предмету.

Я ему ответил, что неправильная политика по внутреннему управлению привела многие слои населения в возбужденное состояние, а затем явная ошибка правительства, которое возбудило войну с Японией, и все ужасные неудачи этой войны взбаламутили Poccию. Правительство потеряло всякий авторитет в народе, и я думаю, что не обойдется без конституции, на что император мне ответил, что необходимо дать те или другие реформы, которых желает общество, но главное то, что признается нужным дать, нужно дать сразу и затем ни под каким предлогом не идти на дальнейшие уступки. Он мне сказал, что это мнение он высказал и нашему Государю.

По поводу же войны с Японией Император со мной не говорил ни слова, избегая этого разговора, помня, конечно, что я ему передавал, через поверенного германского посольства в Петербурга Чирского, когда Германия захватила порть Kиo-Чао и тем, в известной мере, дала толчок всем дальнейшим событиям, кончившимся безумной и позорной войной с Японией.

После этого разговора я удалился в свое помещение, а погодя ко мне пришел министр двора и принес мне от Императора портрет Его Величества в золотой рамке с такой собственноручной надписью, в некотором роде исторической надписью "Portsmouth - Biorky - Rominten - Wilhelm Rex", и цепь ордена Красного Орла. {417} Надпись эта на портрете в трех словах резюмирует всю политику императора, к которой он стремился с тех пор, как наш Государь решил пойти на мирные переговоры с Японией до моего возвращения и прибытии в Роминтен.

Вильгельм после разговора со мною уже не сомневался, что дело его в шляпе - война ослабила Poccию и ему развязала руки с востока, теперь же Портсмут и Биорке послужат ему к успокоению, если не к возвеличению Германии при помощи России с запада. И все это без пролития капли крови и затраты хотя бы одного германского пфеннига. Но человек полагает, а Бог располагает.

Что же касается данной мне Императором Вильгельмом совершенно экстраординарной награды - орденской цепи, которая дается только царствующим особам или членам царствующих домов, то Император, решив мне дать орден, не мог мне дать другой, так как я уже имел высший орден германский - ленту Черного Орла. Такая экстраординарная награда со стороны германского Императора, вероятно, отчасти послужила побуждением для Государя вознаградить меня за Портсмут возведением в графское достоинство. Я спросил министра, когда я могу явиться к Императору благодарить его за оказанную мне милость. Министр мне ответил, что удобнее всего перед самым обедом. При этом он мне заметил, что, если я хочу доставить удовольствие Его Величеству, то он советует явиться к обеду, надевши пожалованную мне цепь. Я сказал, что это очень затруднительно сделать, так как, уезжая в Америку, я не взял с собою ни одного мундира и ни одного ордена, зная, что в Америке это не потребуется, а являться к коронованным особам в Европе не предполагал. В заключение мы условились, что я надену цепь на фрак, а министр доложит Императору, почему я являюсь не в форме и без орденов. Я так и явился к обеду во фраке с цепью и прежде всего благодарил Императора за необычайные награды.