Воспоминания (Царствование Николая II, Том 1)
Шрифт:
Самым главным и опасным было то, что вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т. е., правительством и действующим режимом. Все более или менее сознательно, а кто и не сознательно, требовали перемен, встряски, искупления всех тех грехов, которые привели к безумнейшей, позорнейшей войне, ослабившей Россию на десятки лет. Никто и нигде искренно не высказывался в защиту или оправдание правительства и существующего режима; разница была лишь та, что одни винили его за одно, а другие за совершенно противоположное. Одни указывали, как на виновных, на одних лиц, а другие на других. Самые крайние реакционеры до сих пор больше всех нападают на правительство и только в бесконечной своей подлости отделяют правительство от Монарха и то, когда говорят не между собою, а в открытую. Когда же они говорят в
Некоторые из кадет желали видеть, если не на престоле, то в качестве президента республики, кадета князя Долгорукова, а некоторые черносотенцы не стеснялись в своем кружке выражать желание видеть на престоле тупоумную дубину, князя Щербатова. Конечно, все это из области анекдотов революции, умов без ума.
Многие, как прежде, так и теперь не понимают, что сила Царя, как и всякого Монарха, в своего рода таинстве - секрете, недоступном познанию людей, наследии - наследственности. В наследии Царской власти заключается сила Царя. Никто ближе не знает Николая II, как Царя, никто лучше меня не знает Его пороки и слабости, как {497} Государя, но тем не менее я по убеждению, как перед Богом, говорю, что не дай Господь, если что либо с Ним случится. Любя Россию, я ежедневно молю Бога о благополучии Императора Николая Александровича, ибо покуда Россия не найдет себе мирную пристань в мировой жизни, покуда все расшатано, она держится только тем, что Николай II есть наследственный законный наш Царь, т. е. Царь милостью Божьей, иначе говоря, природный наш Царь. В этом Его сила и в этой силе дай Бог, чтобы Россия скорее нашла свое равновесие. Покуда правительство есть правительство Государя, т. е., покуда Государь был неограниченный, покуда он, как теперь, будет Самодержавный и в России не будет парламентаризма, нападающие не на отдельные личные действия министров, а на их государственную деятельность, нападают тем самым на Императора. У нас же, к сожалению, часто самые крупные события происходили прямо по воле и действиям Императора, даже помимо министров. Самая война, открывшая брешь всей смуте и революции, произошла не по воле и желанию министров, а вопреки их воле и желаниям. Войны никогда бы не было. если бы Император не сделал все, чтобы она произошла; хотя Он предполагал, что Он может делать все, что хочет, и войны не будет, "не посмеют".
По возвращении из Америки и получении графского титула, ко мне приходила масса лиц меня поздравлять. С министрами я встречался только в комитете министров и совещаниях графа Сольского, но разговоров с ними, за исключением графа Ламсдорфа, о текущих делах не вел. С Треповым я раза два имел краткие разговоры, из которых усмотрел только то, что он, во что бы ни стало, желал удалиться. С графом Сольским я вел наедине беседы, он совсем ослабел, растерялся и только твердил: "граф, вы только одни можете спасти положение"; когда же я ему сказал, что я хочу уехать на несколько месяцев за границу, то он разрыдался и плача сказал: "Ну, уезжайте, а мы погибнем".
Такое состояние этого, несомненно, хорошего, умного и благородного человека, конечно, в значительной степени объяснялось его болезненным состоянием. Затем, я говорил с некоторыми лицами, которые играли значительную роль в последних событиях и содержание этих разговоров будет не излишне привести для характеристики положения вещей до 17 октября. {498} По моей инициативе я виделся два раза с генералом, недавно вышедшим в отставку, Кузьминым-Караваевым, воспитанником пажеского корпуса и затем, военно-юридической академии, бывшим ординарным профессором уголовного права в юридической академии, публицистом, потомственным дворянином, небольшим землевладельцем и известным в то время земским деятелем Тверской губернии.
Он принимал участие в съездах земских и городских деятелей, был известен в то время, как либерал, был затем членом первой и второй Думы, к партии кадет не принадлежал, находя ее крайней, а числился в самой малочисленной партии демократических реформ. Я привел этот краткий
Независимо от сего, он в своей жизни не совершил ничего, что бы давало повод его упрекать в какой-нибудь бесчестной некорректности. Я просил Кузьмина-Караваева мне откровенно высказать свое суждение о положении вещей. Он мне высказал во всех подробностях свое мнение, что единственный выход это переход к конституционному режиму, хотя уже эта мера опоздала и потому будет связана с различными эксцессами. Я попросил его свое мнение изложить письменно, и он мне через два дня принес краткую записку, в которой были резюмированы те мысли, которые он высказывал.
Я также имел разговор с Меньшиковым, талантливым публицистом "Нового Времени", теперь он проводит ярым образом идеи самые реакционные, но в то время он также убежденно как ныне доказывал мне, что единственный выход это перемена режима управления от неограниченного к конституционному. Я тоже попросил его резюмировать свои мысли на бумаге. Он мне принес проект манифеста и конституционных начал, которые шли несравненно далее того что было сделано 17 октября и всеми последующими узаконениями. К сожалению, я до сих пор не мог найти этот документ, который служит образцом того, как люди под влиянием событий меняют свои мнения и как вследствие 17го октября люди поправели, причем многие в своем поправении дошли до геркулесовых столбов.
После портсмутского мира или вернее после позорнейшей и бездарнейшей войны, почти не было правых или если они были, то втихомолку, в скрытом состоянии. 17 октября разбудило Россию, {499} заставило многих опомниться, образовало партии и воскрес угасший дух. Люди увидали, что скачки в области государственного устроения ведут к пропасти, заговорил патриотизм и особенно чувство о благополучии своем и своих ближних - чувство личной "собственности", которое к сожалению было вытравляемо в нашем крестьянстве, и русская телега начала волочить оглобли направо. Дай только Бог, чтобы это не свалило телегу, стремительно несшуюся в левую пропасть, в правое болото и чтобы она не завязла там в тине...
Тогда же у меня был князь Мещерский - редактор-издатель "Гражданина", десятки лет живущий на правительственные крупные субсидии и считающий своим неотъемлемым правом получать таковые, человек безнравственный, низкопоклонный там, где нужно или можно что либо схватить и надменный с лицами, которые ему не нужны. Князь был очень сумрачен и высказал свое "убеждение", что ныне нет другого исхода, как дать конституцию. Затем, после 17 октября, когда гроза революции прошла, он начал громить новые законы и теперь опять затянул старую песнь. Благо ему за это платят.
В то время у меня также был несколько раз П. Н. Дурново, бывший в моем министерстве министром внутренних дел. Он мне говорил, что главная причина происходящего развала заключается в Трепове и что если Трепов не уйдет, то мы доживем до величайших ужасов. Вместе с тем, по существу он находил, что единственный выход из созданного положения вещей заключается в широких либеральных преобразованиях и в уничтожении исключительных положений. Дурново был товарищем министра внутренних дел Булыгина и состоял товарищем трех его предшественников князя Мирского, Плеве и Сипягина, был ранее директором департамента полиции, а потому, конечно, его мнение имело некоторое значение.
Из всех лиц, которых я видел со дня моего возвращения в Петербург из Америки до октябрьских дней, я слышал против общего течения мнение только одного лица - А. П. Никольского, будущего впоследствии в моем министерстве министром земледелия. Он мне говорил, что вся беда в прессе, и что для того, чтобы облагоразумить {500} революционное движение, нужно прежде всего беспощадно шлепнуть газеты. Сам А. П. Никольский был в течение 30 лет постоянным сотрудником "Нового Времени", и потому этот его отзыв меня несколько удивил тем более еще, что в то время "Новое Время" уже было в "союзе печати" и пользовалось "захватным правом", а главный его сотрудник Меньшиков мне, как сказано выше, представил проект конституционного манифеста, так как только в конституции он видел спасение.