Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1
Шрифт:
Глава VII. Плавание в Исландию
Офицеры фрегата. — Прибытие в Кронштадт. — Гостиница Стиворда. — Вооружение фрегата. — Высочайший смотр. — Прощание с Кронштадтом. — Жизнь на фрегате. Первые впечатления. — Шквал. — Копенгаген. — Дальнейшее плаванье. — Буря. — Исландия. — Штиль. — Северное сияние. — Обратный путь. — Портсмут. — Немецкое море. — Опять в Копенгагене. — Знакомство с консулом. — Балтийское море. — Встреча с судном. — Прибытие в Кронштадт. — На берегу
В этот же 1823 год Гвардейский экипаж посылался в практическое плавание к острову Исландии на 44-пушечном фрегате "Проворный", на который был назначен младшим офицером и я. Командиром или капитаном фрегата был капитан 2 ранга Алексей Егорович Титов. Первым лейтенантом был Михаил Николаевич Лермонтов, вторым — Алексей Петрович Казарев, кругосветный моряк, с Георгиевским крестом за 18 кампаний, третьим — лейтенант Арбузов. Младшими офицерами были лейтенант Борис Андреевич Бодиско, лейтенант Бландо и прикомандированный адъютант морского министра Моллера, мичман Михаил Андреевич Бодиско и я. Тогда же плавал с нами лицеист Воронихин, пожелавший вступить
На каких-то барках мы переплыли взморье и пришли в Кронштадт, где офицеры поместились в гостинице англичанина Стиворда. После корпусной жизни и нескольких годов петербургской шагистики, легких плаваний на яхтах по взморью, которое называлось Маркизовой лужей, по имени маркиза де Траверсе, эта перемена обычной жизни производила самое приятное впечатление, в особенности при мысли о дальнем плавании. Комнаты в гостинице были очень опрятны, постели с занавесками и безукоризненно чистым бельем; сытный английский обеде неизменным, хотя и превосходным ростбифом и картофелем, английский чай в общей зале, с яйцами, сыром, ветчиной и бутербродами, — все это было так чисто, вкусно и хорошо, что нельзя было желать ничего лучшего. Разнообразие лиц, весьма интересных, ежедневно посещавших общий стол, большею частью капитанов иностранных купеческих кораблей; их рассказы о разных случайностях морских плаваний, о бурях, кораблекрушениях и прочее очень оживляли эти обеды и делали весьма приятными. Рассказы их особенно пленяли и восхищали меня, еще очень юного моряка, тем более что мы сами готовились плыть еще в неведомый нам океан, в неведомые нам чужие страны.
Сколько пищи для воображения! Но как мое воображение было слишком пылко и сильно, а пресноводное плавание не ознакомило меня с настоящим морем, то однажды ночью, когда я лег спать, долго не мог заснуть, и мне представилось крушение нашего фрегата, и представилось так живо, что я решительно принял это за верное предчувствие, предостерегающее меня от гибели. Холодный пот начал выступать на лбу, сердце страшно сжималось и в малодушии моем уже начинала мелькать мысль, как бы, сказавшись больным, избавиться от этого плавания. Благодарение Господу, что более великодушные чувства изгнали это эгоистическое и низкое малодушие. Я внутренне сказал себе: что же, если бы это действительно случилось и фрегат погиб бы со всеми твоими товарищами, а ты, низкий трус, остался бы жив, и потому только, что трусливая мечта дала возможность ускользнуть от гибели, чем бы была твоя жизнь, как не вечным укором, не вечным стыдом для тебя самого! Этой благодетельной мысли было достаточно, чтобы удержать меня от такого низкого падения.
С приездом в Кронштадт мы приняли назначенный нам фрегат и начали его вооружение. Для этого проводили в гавани каждый день до самого вечера. Вечером пили чай на балконе гостиницы, откуда виднелся залив необъятной синей полосой с бесчисленными парусами плывших судов.
Вооружение тогдашних 3-мачтовых судов состояло из так называемого стоячего и бегучего такелажей, то есть из бесчисленных снастей и веревок, из коих одни были толстые смоленые, как ванты, прикрепляющие мачты; их было по несколько с обеих сторон; от верха мачты они проходили за борт корабля и прикреплялись к твердым дубовым выступам, называемым шкафутами, посредством талей, проходивших в большие блоки. Это скрепление с боков мачты; а от продольного движения мачты употреблялись такой же толщины, более вершка в диаметре, смоленые канаты, называвшиеся штагами. Второе колено мачты или стеньги также прикреплялись с обеих сторон такими же, только меньшей толщины, смолеными веревками к марсу, площадке довольно обширной, на которой постоянно сменялись повахтенно марсовые матросы, а с марса, огибая его с боков, шли путеньанты к верхнему концу мачты. Далее шло третье колено, называемое брам-стеньгою, которая с боков прикреплялась к салингу также талями, но уже с вантами не смолеными; еще далее бом-брам-стеньги и, наконец, флагшток. Все это с боков прикреплялось с вантами, а с продольной стороны штагами. Реи — большие поперечные бревна, к которым привязывались паруса, — поднимались и спускались на больших блоках толстыми веревками, называемыми фалами. Нижние реи не спускались и носили название грот-реи, фок-реи и бизань-реи; следующие — марса-реи, затем брам-реи, бом-брам-реи, за ними шли высшие и постепенно более тонкие и меньшие; все они поднимались веревками, называемыми фалами, и поворачивались за концы брасами.
Паруса, прикрепленные к реям, растягивались с подъемом рей веревками, называемыми, как я сказал, фалами, а в ширину — шкотами. Спереди корабля утверждена наклонно мачта, называемая бугшприт, на которой имеются свои паруса, растягиваемые тем же способом, но как эти паруса треугольники, то они подымаются фалами по штагу, а шкотами растягиваются по бугшприту. Корабль называется вооруженным, когда все это выполнено: паруса привязаны к реям, мачты, стеньги и брам-стеньги укреплены; бесчисленные веревки или снасти проведены в блоки и каждые прикреплены по своему назначению. На военном корабле пушки расставлены по бортам в батареях, то есть под палубой и на палубе вверху. Руль прикреплен к своему месту за кормой с румпелем, выдающимся из руля рычагом, с румпельными талями, концы которых проходят по колесу штурмовала и поворачивают руль по команде. Все эти подробности и приспособления составляют вооружение корабля.
Когда вооружение кончилось, фрегат вытянулся на рейд. День отплытия был назначен после смотра фрегата Государем Императором. На кораблях обыкновенно общество офицеров выбирает одного из общества хозяином, обязанность которого заготовлять все для кают-компании, для чего собирается сумма, состоящая из офицерских взносов. Выбран был хозяином для офицеров доктор Дроздов, большой
Этот человек был действительно очарователен и пленял все сердца. Это не потому только, что он был могущественнейшим из владык земных. Нет, природа наделила его и красотой, и увлекательною грацией, и истинным величием, а улыбка его была действительно необыкновенно приятна.
Несмотря на царственную обстановку всей жизни с самого рождения, несмотря на привычку повелевать, несмотря на славу, так щедро увенчавшую его прекрасное чело, он был очень застенчив, и мне рассказывали сестры, что когда однажды он за границей посетил княгиню Варвару Сергеевну Долгорукову, что было при них, то, сидя около нее, он во время разговора, играя своей круглой шляпой, так как был во фраке, уронил ее; княгиня наклонилась, чтобы поднять ее; он, сильно сконфузившись, бросился за шляпой и затем поцеловал ей руку. При уходе, когда он раскланивался, заметно было, что он был сконфужен; конечно, это могло быть только при дамах и особенно при такой красавице, какова была княгиня.
Не стану говорить, что он пленял всех офицеров и особенно меня, несмотря на то, что мечты о свободе, о золотом веке, который она принесет с собою, уже наполняли мою голову, но это не мешало истинному величию производить свое обаяние.
По окончании проводов, когда катер уже скрылся, все пришло в обычный порядок. На другой или третий день последовало приказание сниматься с якоря. На вахте был Алексей Петрович Лазарев. Раздалась команда: "Пошли все наверх", затем свисток боцмана, и все пришло в движение. В шпиль вложены вымбовки (толстые дубовые брусья), служащие рычагами, за вымбовки взялось человек тридцать молодцов и по барабану начали двигать его кругом, сначала легко, потом тяжелее, а когда фрегат уже пришел на панер, место, когда канат якоря становится вертикально и его надо было отделить от грунта, в котором он крепко залег, так что долго самые большие усилия матросов не могли ничего сделать; но наконец однако ж он уступил; фрегат покатился мгновенно, развернулись паруса, как крылья какой-то гигантской птицы; завертелось колесо штурвала, посредством которого правят рулем; паруса рванулись, наполнились, и фрегат, как морское чудовище, ринулся по волнам; рассекаемая влага закипела по обе стороны водореза, следуя за фрегатом белою пеленою. Все на палубе. Капитан ходит по шканцам с трубою под мышкой, лейтенант с рупором стоит на пушке, опираясь на борт, группа офицеров на юте (задняя палуба). Раздался гром пушек с фрегата, прощальный салют адмиралу. С флагманского корабля вылетают одно за другим, в правильных промежутках, беловатые облака и раздается гул ответного салюта. Скоро Кронштадт стал сливаться в одну неопределенную массу со своими крепостями, домами и лесом мачт. На западе перед нами солнце погрузилось в лоно вод; мы бежали быстро, так как ветер был попутный и довольно сильный, а фрегат наш недаром носил имя "Проворный". Распростившись с Кронштадтом, все офицеры сошли в кают-компанию, кроме вахтенных, где во время обеда и живых разговоров пили за здоровье Государя, за счастливое плавание, за милых сердцу. По окончании обеда, переполненные различными ощущениями и, может быть, отуманенные шампанским, все разбрелись по каютам и скоро заснули.
В полночь меня разбудили на вахту. Я вышел наверх, и тут мне представилась новая для меня чудная картина. Ночь была темная, так как тучи застилали все небо, ветер был очень свежий, а потому море шумело и качка уже была заметна, хотя и незначительна. Среди этой тьмы, молча, пред нактоузом (ящик, в который вставлен компас освещенный, чтобы видеть румбы (радиусы компаса), стояли двое рулевых, мужественные и загорелые лица которых фантастически освещались этим светом. Голос вахтенного лейтенанта от времени до времени командовал "право" или "лево руля", на что следовал громкий, отрывистый ответ рулевых: "Есть право", "Есть лево". Огромный нижний парус, называемый гротом, заслонял со шканец, всю подветренную сторону, то надуваясь от порыва ветра, то опускаясь. Для меня, пылкого и поэтически настроенного, эта картина первой ночи на море была пленительна. Когда мы вышли из залива в Балтийское море, берега исчезли и мы остались между небом и водой; какое-то необъяснимое чувство довольства, смешанное с некоторою безотчетною грустью, овладело душою. Последовательно являлись острова Балтийского моря: Даго, Готланд, потом Борнгольм, воспетый Жуковским и отмеченный романтическим преданием, а этого было довольно, чтоб я смотрел на него с особенным интересом.