Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
— У ее величества будут какие-нибудь приказания? — спросил молодой человек.
— Нет, сударь, мне остается лишь поблагодарить вас.
Молодой человек поклонился и, уходя, попросил, чтобы дворцовому служителю дали приказ выдать расписку в получении письма и в том, что оно было затем передано королеве в собственные руки.
Служителю было приказано исполнить эту просьбу, и оба удалились.
Королева обняла меня и, через мое плечо глядя на письмо, спросила:
— Тебе все понятно?
— Да, — отвечала я, — разумеется!
И я прочитала вслух:
«Охоту
Письмо было без подписи, но королева узнала почерк своей сестры Марии Антуанетты.
— Разве вашему величеству здесь что-то не ясно? — спросила я.
— Какое там не ясно! — сказала королева. — Теперь вместо восемнадцатого они двинутся в путь только в полночь двадцатого, потому что король хочет получить деньги по цивильному листу за четверть года.
— И что это за деньги?
— Шесть миллионов.
— Черт возьми, это стоит того, чтобы подождать, — заметила я с улыбкой.
— Да, — вздохнула королева, — но еще два дня промедления! И кто знает, что может случиться за эти два дня!
Потом, покачав головой, она промолвила:
— Ах, милая Эмма, у меня дурные предчувствия.
Следует заметить, что все свои печали королева хранила про себя, делясь ими только со мной и ни слова не говоря ни королю, ни министру.
Проходили дни. Мария Каролина не появлялась в Неаполе, она безотлучно ожидала известий в Казерте, а я не покидала ее; сэр Уильям, от которого у нас не было секретов, понимая, какая тревога терзает ее величество, сам предложил мне составить ей компанию.
Двадцатого она буквально не находила себе места, металась, будто желая, чтобы физическая усталость вытеснила переполняющее ее яростное возбуждение. После полуночи оно, если это только было возможно, еще более усилилось.
Было мгновение, когда ей пришла в голову мысль послать Феррари в Париж, но она тотчас поняла, что, сколь бы он ни был быстр, раньше чем через день-два после бегства королевской семьи ему все равно не успеть. Поэтому было решено держать Феррари при себе на случай особо важных поручений.
Она надеялась, что, совершив побег, король и королева тотчас пошлют ей гонца, чтобы сообщить о случившемся; в таком случае его можно было ожидать 29 июня.
Но 29-е, 30-е и утро 1 июля прошли, не принеся никаких вестей; однако 1 июля около одиннадцати утра сэр Уильям лично явился во дворец и выразил желание поговорить со мной.
Королева, во всем находившая повод для беспокойства, поторопила меня, чтобы я как можно скорее спустилась к нему.
Сэр Уильям ожидал меня в маленьком салоне на первом этаже. При взгляде на него я по выражению его лица тотчас поняла, что новости у него плохие.
— Что случилось? — спросила я по-английски.
— Король и королева схвачены в городе под названием Варенн, — отвечал сэр Уильям, — в этот час их уже, наверное, доставили в Париж.
— Что вы сказали, сэр Уильям?
Я обернулась. Королева, сгорая от нетерпения и чувствуя
Свой вопрос она задала по-французски.
— Государыня, — отвечал сэр Уильям, — я сообщил миледи об ужасном несчастье.
— Мою сестру убили! — воскликнула королева.
— Нет, государыня. Господь не допустил подобного злодейства. Ваша сестра жива, но арестована во время бегства и пленницей возвращена в Париж.
— Пленницей! Моя сестра! Они осмелились посягнуть на особу королевы?
— Но, государыня, ведь вашей первой мыслью было, что она убита.
— Я понимаю, что королева может пасть от руки убийцы: для этого достаточно какого-нибудь фанатика или безумца. Но чтобы арестовать ее, нужен неприкрытый бунт, всенародное возмущение, нужна революция.
— Но как же ваше величество назовет происходящее во Франции, если не революцией?
— По крайней мере, я надеюсь, что если королева — пленница, то в собственном дворце?
— Нам пока ничего не известно, государыня, кроме того, что в сорока-пятидесяти льё от Парижа, в маленьком городке под названием Варенн, их величества король и королева были арестованы. В сообщении, присланном мне из английского посольства во Франции, ничего больше не сказано. Когда гонец был отправлен, королевская семья была уже доставлена в Шалон, откуда трое народных представителей, присланные из Парижа, должны были сопровождать ее в столицу и защищать.
— Защищать! — вскричала Мария Каролина. — Вероятно, это какие-нибудь три адвоката, и подобная троица будет защищать короля и королеву Франции? Забавно!.. Могу я видеть этого вашего курьера?
— Я привел его с собой, предполагая, что ваше величество, возможно, пожелает его расспросить.
— Благодарю. Велите ему войти. Ты согласна быть моим переводчиком, Эмма?
— Полагаю, он говорит по-французски, — отвечал сэр Уильям.
— Тем лучше, — обронила королева.
Пять минут спустя гонец уже стоял перед ней. Но он не знал ничего, кроме разговоров, услышанных им на улицах. Ему сказали, что, узнав о бегстве короля, сначала хотели убить г-на де Лафайета, обвиненного в том, что он способствовал побегу. Рассказчику представлялось самым серьезным то, что все случившееся совершенно вывело парижан из себя и что по возвращении в Париж королю следовало ожидать худшего, если бы для его безопасности не были приняты большие меры предосторожности.
Описывая королеве эти подробности, курьер вдруг вспомнил, что, услышав на улице крики «Арест короля Людовика Шестнадцатого!», он купил газету, где шла речь об этом аресте.
Королева требовательно протянула руку; курьер порылся в карманах и в конце концов вытащил из одного из них номер «Революций Франции и Брабанта», газеты Камилла Демулена.
Королева быстро пробежала глазами написанное и скомкала газету с выражением ярости, которую невозможно описать.
— О, ничтожества! — воскликнула она. — Лучше бы они его убили десять, сто, тысячу раз, чем так оскорблять!