Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
Невозможно было найти более совершенную форму благопристойного ответа.
Нечего и говорить, что точно в половине восьмого мы были в театре. У входа нас ждал швейцар. Он провел нас через сцену и пропустил в ложу.
Было сразу видно, что тот, кому она принадлежала, вложил в ее убранство все кокетство, на какое способен человек искусства. Одну из стен полностью занимало большое зеркало; кресла были обиты турецкой тканью с золотым шитьем. Эта ложа напомнила мне мастерскую Ромни в миниатюре.
Я была счастлива возможностью оказаться на сцене, она радовала меня вдесятеро больше, чем если бы мы были в зрительном
Нетерпеливо ожидая, когда поднимут занавес, я тем временем наблюдала другой спектакль, в своем роде еще более любопытный, нежели трагедия. Он разыгрывался здесь, за кулисами.
Актеры, собравшись, говорили о своем собрате Тальм'a и гадали, какой новый эксцентричный костюм он позволит себе на этот раз. Эксцентричностью они называли те немалые и в высшей степени ученые изыскания, которые Тальм'a вел ради приближения театральных постановок к исторической достоверности.
Наконец прозвучал колокольчик, раздались три удара, возвещающие начало спектакля, режиссер удалился, и занавес поднялся.
Должна признаться, что, когда в первой сцене второго акта появился Тит, у меня вырвался крик восхищения. Казалось, на сцену выступила ожившая римская статуя.
Всего великолепнее была голова: волосы, коротко остриженные и завитые на античный манер, увенчаны золотым лавровым венком; пурпурная накидка, небрежно накинутая на плечи, не стесняла движений, позволяя актеру принимать самые эффектные позы, — все это накладывало совершенно особый отпечаток на его внешность и побуждало зрителя мысленно переноситься на семнадцать веков назад.
Все прочие артисты рядом с ним казались масками.
Роль Береники исполняла, насколько мне помнится, молодая красивая артистка по имени г-жа Вестрис; на ней был костюм в старом духе с фижмами и напудренный парик.
Когда актриса появилась в четвертой сцене второго акта и оказалась лицом к лицу с Титом, она сначала изумленно отшатнулась, потом ее стал разбирать неудержимый смех, с которым ей насилу удалось справиться. У Тита были голые ноги и руки, тогда как другие актеры были в шелковых кюлотах и тонких хлопчатых трико.
Тем не менее, она начала, по мере сил вкладывая в свою речь всю душу, декламировать длинный монолог, начинавшийся словами:
Простите, если пыл мой кажется нескромным [25] … —а кончался так:
Но вы хоть помните меня, мой господин?Однако, произнеся этот последний стих, вместо того чтобы слушать ответ Тита, она окинула его взглядом с головы до ног, и, когда он в свою очередь заговорил:
25
Ж. Расин, «Береника», II, 4.
г-жа
— Прости, Господи! Тальм'a, но вы же без парика! Без трико! Без кюлот!
Потом, в то время как Тальм'a, закончив свою реплику, тихо отвечал ей: «Мой друг, римляне их не носили», она с новой пылкостью продолжала:
Так что же вы? Зачем клянетесь в вечной страсти, Коль холодны уста и в сердце нет участья?Должна признаться, что я откинулась в глубину ложи и хохотала от души, в то время как сэр Уильям, как знаток античности, с неожиданной для него горячностью встал на защиту таланта:
— Да он же прав! Совершенно прав! Браво, молодой человек! Браво! Вы похожи на статую, найденную в Геркулануме или Помпеях! Perge! Sic itur ad astra! [26]
Трагик слегка поклонился нам в знак признательности.
— Что это за люди у тебя в ложе? — неприветливым тоном осведомилась г-жа Вестрис в паузе между репликами.
26
Вперед! Так идут к звездам! (лат.)
— Английские артисты, — отвечал Тальм'a с легкой улыбкой, которую зрители могли принять за еще один знак любви Тита к Беренике.
— Да, да, именно артисты, господин Тальм'a! — вскричала я, хлопая в ладоши. — Вы правы, мы тоже артисты!
Выход Тита вызвал у меня еще более бурные рукоплескания. В этом эпизоде, полном одновременно смятения, любви и достоинства, молодой трагик был бесподобен.
Когда занавес опустился по окончании второго акта, в зале раздались неистовые аплодисменты; зрители высовывались из своих лож с криками «Браво!». Оттуда, где мы находились, зрительного зала не было видно, однако несколько актеров подошли к занавесу и стали заглядывать в специально проделанную в нем маленькую дырочку.
— Что там? Да что там такое? — спрашивали остальные, нетерпеливо спрашивая тех, кому посчастливилось завладеть наблюдательным пунктом.
— Хорошенькое дело! — раздался в ответ чей-то голос. — Только этого не хватало!
— Да что происходит?
— У этого сумасшедшего Тальм'a появились подражатели!
— Как? — воскликнул кто-то из комедиантов. — Уж не появились ли случайно в партере зрители без кюлот?
— Нет, но в креслах первого ряда один молодой человек, воспользовавшись антрактом, видимо, успел остричься, он теперь причесан на манер Тита, это ему сейчас аплодируют.
Между вторым и третьим актом примеру смельчака последовали еще трое или четверо юношей. В последнем акте Тальм'a уже имел в зале добрых два десятка подражателей.
Стоит ли говорить, что мода на прически «под Тита» родилась именно в тот вечер?
Когда в конце пятого акта занавес опустился после весьма посредственного финала «Береники», — да простит мне Господь мой недостаток пиетета! — сэр Уильям Гамильтон, предвосхищая мое желание, попросил швейцара узнать у гражданина Тальм'a (как читатель помнит, именно так он назвал себя в своем письме к нам), не могли бы мы посетить актера в его уборной, чтобы выразить свою признательность.