Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Военная история Франции богата подвигами, совершенными женщинами. Самой знаменитой из них, без сомнения, является Жанна д’Арк. А ведь были еще десятки отважных женщин-воинов, отличившихся на полях сражений, имена которых не так известны широкой публике. Одной из них является женщина-драгун Тереза Фигёр — главная героиня этой книги.

История не оставила нам ни одного ее изображения, так что о том, как она выглядела, мы можем только догадываться. Зато до нас дошли ее воспоминания, которые мы и предлагаем на суд читателей.

Настоящая книга представляет собой полный перевод этих воспоминаний. В оригинале книга называется «Кампании мадемуазель Терезы Фигёр, ныне вдовы Сюттер, бывшего драгуна 15-го и 9-го полков, с 1793 по 1815 год». Книга эта была издана в Париже в 1842 году и представляет собой литературную обработку рассказов Терезы Фигёр, выполненную неким Сен-Жерменом Ледюком.

Воспоминания эти интересны тем, что в них показана драматическая история Франции времен Великой французской революции, Консульства, Империи и Реставрации. Но написана эта история не профессиональным историком, а простой и

бесхитростной непосредственной участницей всех этих событий. Это как бы история, увиденная «снизу» и соответствующим образом интерпретированная. Отметим, что Тереза Фигёр была настоящим драгуном, участвовала во многих боях, была ранена. Обстоятельства сложились так, что она была хорошо знакома с Наполеоном и его ближайшими соратниками. Характеристики, выданные Терезой всем этим людям, ее описания армейского быта и условий, в которых в то время содержались пленные, представляют большой интерес.

На русском языке воспоминания Терезы Фигёр публикуются впервые.

Мой отец, Пьер Фигёр, был сыном мельника из Понтуаза. Он женился на Клодине Виар из деревни Талмэ, что находится в шести льё [1] от Дижона. У Клодины Виар в венах текла благородная кровь; ее мать была дочерью дворянина: я вспоминаю, как в детстве видела старинные дворянские грамоты, в которых он назывался сеньором де… и других мест, всего одиннадцати деревень. Моему отцу, хотя он и был крупным торговцем семенами в Эпинэ, рядом с Монморанси, пришлось преодолеть определенные сложности, чтобы добиться руки моей матери.

В момент моего рождения мать жила в Талмэ в своей семье. Поэтому я и получилась бургундкой, совсем как шевалье д’Эон, [2] хотя должна была бы появиться на свет в Эпинэ, в городе, где проказничал в это время в лавке родителей ребенок, который станет потом маршалом Мэзоном; [3] где сорок лет спустя выйдет из слесарной мастерской, унося с собой придуманные им и отлитые вручную орудия, господин Мюло, [4] который прославится тем, что пророет знаменитый Гренельский колодец.

Моя бедная мать умерла, произведя меня на свет, 17 января 1774 года. Таким образом, я была из тех детей, которые никогда не говорили нежно слово «мама», более того, я даже была из числа еще более несчастных, вынужденных называть «мамой» постороннюю женщину (мой отец снова женился через несколько лет).

Его второй женой была мельничиха из Жибе, что находится между Рюэйем и Нантерром. Мы жили на мельнице. Я искренне сожалела о конфетах мадемуазель Бертен, королевской модистки, о ее красивом доме и саде в Эпинэ, где я проводила время, обласканная ею, где аббат Латтеньян объявил, слегка похлопав меня по щеке, что я буду очень умной, когда подрасту.

Главное воспоминание, которое я сохранила о своей мачехе, состояло в том, что она совсем не обладала таким качеством, как трезвость. Возможно, у нее еще было и несколько более серьезных недостатков, так как мир в семье продолжался недолго. Мой отец оставил веселую мельничиху один на один с бутылкой, а сам арендовал мельницу в Шоффуре, рядом с Сен-Дени.

Мне было примерно девять лет, когда смерть забрала его у меня. Таким образом, я стала полной сиротой, без отца и без матери, одной во всем мире. На момент смерти моей матери опись того, чем обладал мой отец, увеличилась до сорока тысяч ливров, [5] по тем временам это была хорошая сумма; но его дела пошли неважно после второго брака. Мой опекун Пьер Ледрю, булочник из Монморанси, рассказывал об этом, и это меня не слишком испугало, уверяю вас. Моя мачеха не хотела и слышать обо мне, а мой опекун не мог разместить меня у себя; тогда месье Лефевр, мельник из Копена, что неподалеку от Шоффура, забрал меня к себе.

Я была поистине дьяволенком, обожавшим отцовских лошадей и изводившим мальчика, водившего их на водопой, чтобы он посадил меня у себя за спиной. Я умела кричать «Но!» и «Пру!», умела свистеть, умела швыряться камнями. Один военный, драгун, который часто заходил к моему отцу, подружился со мной и

стал называть меня своей женушкой. А я называла его своим мужем и обожала надевать его каску себе на голову. Однажды, когда он поссорился с другим военным и они вышли, угрожая друг другу, я побежала за ними, заявилась на место предполагаемого боя, на поле спаржи; схватила руками их вынутые сабли; короче, я сделала так, что два противника обнялись, а мой «муж» взял меня, совершенно счастливую, на руки. Это было первым проявлением моего драгунского призвания. Небрежное отношение к деньгам имело к этому неменьшее отношение. За некоторое время до смерти мой отец дал мне небольшую свинцовую копилку, которую я приняла с благоговением. Позже из любопытства я проверила ее содержимое. Там находилось несколько больших белых монет, которые я переложила в свой фартук. Мне показалось, что они отлично подходят, чтобы быть битками для игры в классики на площади перед церковью. Первая белая монета, которую я достала взамен обычного камня, восхитила моих товарищей, а вскоре и алчность некоторых из их матерей. Тут же нашлись милостивые души, предложившие мне поменять каждую из моих шестиливровых экю на великолепное новенькое су. [6] Я, добрый ребенок, маленькая девочка, имевшая свои представления о жизни, не замедлила принять такое «заманчивое» предложение.

Это все, что мне досталось в наследство от родителей. Я полагаю, что мое состояние, если бы оно у меня осталось, преобразовалось бы в ассигнаты [7] из большой национальной копилки или во что-то другое примерно так же, как и мои белые битки преобразовались в красивые медные кругляши на мостовой.

Однако мой дядя, брат моей матери, которого звали Жозеф Виар, служивший су-лейтенантом в Дьеннском пехотном полку, забрал меня и отвез в дом месье Мюидебле, владельца прачечной в Рюэйе.

Даже сейчас, когда мне шестьдесят девять лет, когда мне случается вспоминать о тех счастливых годах, что я провела в этом доме в Рюэйе у добряка Мюидебле, глаза мои наполняются слезами. Там я познакомилась с Клеманом Сюттером, человеком, которого я любила больше всех на свете, человеком, чью фамилию я имею честь сейчас носить. Мой дорогой Клеман! Твой портрет, медаль и почетный крест — вот все, что у меня осталось от тебя.

Мне шел десятый год, Клеману было больше одиннадцати; он и его сестра-двойняшка Виктуар стали моими лучшими товарищами, моими настоящими сердечными друзьями. Представьте себе великолепного блондина, вполне напоминавшего уже мужчину в пять футов одиннадцать дюймов ростом, [8] которым он вскоре станет, кровь с молоком, со светло-голубыми глазами, смотрящими на вас удивительно нежно, во всем облике искренность, смесь спокойной отваги и доброты, которые я встречала лишь иногда у швейцарцев и немцев. Собственно, этот рюэйский блондин и родился от отца-швейцарца, служившего в швейцарском полку, стоявшем в этой деревне. Маленький Клеман стал барабанщиком. Его особым образом причесали, выдали униформу и почти плоскую треуголку, украшенную серебряным галуном, которую он стал носить, сдвинув на правое ухо; его припудренные и заплетенные в косу волосы были взбиты на голове при помощи расчески. Для того чтобы прически были единообразными, унтер-офицеры, солдаты и барабанщики носили с обеих сторон головы трубочки из белого металла, которые подходили к цвету напудренных волос. В его красивой ярко-красной униформе, стянутой на груди и с широкими фалдами, в его белом жилете с пуговицами из желтого металла, в его штанах и огромных белых гетрах с подвязками он сверкал, как солнце.

Служба одиннадцатилетнего барабанщика не была слишком суровой; Клеман также успевал работать помощником у кондитера, и его чаще можно было видеть в куртке и хлопчатобумажном колпаке. А кроме того, он ходил в школу.

Учителем в школе был сын владельца прачечной, который, помимо этого, еще помогал своим родителям оплетать соломой стулья. Я слышала разговоры о совместительстве при нынешнем правительстве; как видите, в те времена в Рюэйе это уже вовсю практиковалось. Наш замечательный учитель! Похоже, все остальные ученики не доставляли ему столько забот, сколько Клеман, Виктуар и я. Он зарабатывал с каждого ученика по десять-двенадцать солей [9] в месяц. Наша троица регулярно прогуливала уроки, это было составной частью наших принципов. Мы предпочитали чистое небо, свежий воздух, тропинки, обрамленные боярышником, дикую природу, а не темные противные стены и скучные страницы букваря. Когда звенел школьный звонок, мы хватались за руки и бежали в лес под Мальмезоном или, забирая чуть-чуть левее, к прудам Бержери, лесам Сен-Клу или Сен-Кукуфа. Виктуар собирала землянику и цветы, я же вооружалась палкой и рубила кусты, стараясь спугнуть зайца. Клеман бегал искать гнезда птиц и приносил их нам. Почти всегда Виктуар и я, пересчитав яйца, требовали, чтобы он снова лез на дерево и возвращал гнездо на место. Великолепный маленький швейцарец всегда соглашался и не заставлял себя долго упрашивать.