Шрифт:
Кен Лю. Воспоминания моей матери
Десять.
Папа встречает меня в дверях, он выглядим взволнованным.
— Эми, посмотри, кто здесь?
Он отдвигается в сторону.
Она выглядит в точности так, как на портретах, развешенных по всему нашему дому: черные волосы, карие глаза, гладкая бледная кожа. Тем не менее, она кажется мне чужой.
Я опускаю мою сумку с учебниками, не зная, что делать. Она подходит, наклоняется и обнимает меня, сначала слабо, а затем
Папа говорил мне, что врачи не могут вылечить её болезнь. Ей осталось жить всего два года.
— Ты такая большая. – Я чувствую тепло её дыхания на моей шее, и вдруг, неожиданно для себя, тоже её обнимаю.
Мама принесла мне подарки: платье, которое оказалось слишком маленьким, множество книг, которые были слишком старыми, и модель ракетного корабля, на котором она прилетела.
— Я была в очень долгом путешествии, - сказала она.
– Корабль летит так быстро, что время внутри замедляется. Для меня прошло всего три месяца.
Папа уже объяснял мне всё это: таким способом она решила обмануть время, растянуть оставшиеся ей два года, чтобы она могла посмотреть, как я вырасту. Но я не прерываю её. Мне нравилось слушать её голос.
— Я не знала, что бы ты хотела в подарок.
– Она смущённо рассматривает подарки, лежащие вокруг меня, подарки, которые предназначались для совсем другого ребенка – дочери, что существовала лишь в её воображении.
На самом деле я хотела гитару. Но папа считал, что я ещё слишком маленькая.
Если бы я была постарше, я могла бы сказать ей, что всё в порядке, мне нравятся её подарки. Но тогда я ещё не умела врать.
Я спрашиваю её, надолго ли она останется с нами.
Вместо ответа она говорит:
— Давай не будем спать всю ночь, и мы сделаем всё, что, как говорит папа, у вас с ним не получается сделать.
Мы пошли и купили мне гитару. Я заснула в семь часов утра у неё на коленях. Это была фантастическая ночь.
Когда я проснулась, она уже исчезла.
Семнадцать:
— Какого хрена ты припёрлась!
– Я захлопываю дверь перед лицом моей матери.
— Эми!
– Папа снова открывает дверь. Видя его рядом с моей матерью, которой всё ещё двадцать пять лет, как той женщине с портретов, я вдруг понимаю, насколько он её взрослее.
Это он успокаивал меня, когда я страшно перепугалась, обнаружив кровь на своих трусиках. Это он с красным от смущения лицом договаривался с продавщицей в магазине, чтобы та помогла подобрать мне подходящий по размеру лифчик. Это он был тем, кто стоял и слушал меня, когда я на него кричала.
Она не имеет права вторгаться в мою жизнь раз в семь лет, как какая-то фея из сказки.
Чуть позже она вновь стучится в дверь моей спальни. Я остаюсь в постели и ничего не отвечаю. Она всё равно бы пришла.
— Какое элегантное платье, - говорит она. Моё вечернее платье для выпускного висит на задней стороне двери. Этот действительно элегантный наряд обошёлся мне в половину моих сбережений, но я случайно порвала его в районе лифа.
Спустя некоторое время я поворачиваюсь и сажусь. Она устроилась в моем кресле, шьёт. Она вырезала кусок в форме гитары из своего серебряного платья, и пришила эту заплату над разрывом в моём. Получилось идеально.
— Моя мать умерла, когда я была маленькой девочкой, - говорит она.
– Я совсем не знала её. Так что я решила, чтобы с тобой должно быть всё по-другому…
Так странно обнимать её. Она могла бы быть моей старшей сестрой.
Тридцать восемь:
Мы с мамой сидим в парке. Малышка Дебби спит в коляске, а Адам вместе с другими мальчишками носится по детской площадке, крича от радости.
— Мне так и не удалось познакомиться со Скоттом, - произносит она извиняющимся тоном. – Когда я навещала тебя в предыдущий раз, вы с ним ещё не встречались.
Он был хорошим человеком, чуть было не сказала я. Мы просто отдалились друг от друга. Это было бы не трудно. Я так долго всем лгала, в том числе и самой себе.
Но я устала от лжи.
— Он был ослом. Просто мне потребовались годы, чтобы это понять.
— Любовь заставляет нас делать странные вещи, - говорит она.
Маме всего двадцать шесть. Когда я была в её возрасте, я тоже была полна надежд. Может ли она действительно понять мою жизнь?
Она спрашивает меня, как умер отец. Я говорю ей, что он ушёл спокойно, хотя на самом деле было не так. На моем лице больше морщин, чем у неё, и я чувствую необходимость её защищать.
— Давай не будем больше говорить о грустном, - говорит она. И я злюсь на неё за то, что она в состоянии улыбаться, и в то же время я радуюсь, что она здесь со мной. Это приводит меня в замешательство.
Потом мы сидели, говорили о малыше и смотрели, как играет Адам, пока совсем не стемнело.
Восемьдесят:
— Адам? – спрашиваю я. Мне требуется много усилий, чтобы повернуть коляску, и всё вокруг в моих глазах кажется таким тусклым. Это не может быть Адам. Он очень занят со своим новым малышом. Может быть, это Дебби? Но Дебби никогда меня не навещает.
— Это я, - говорит она и садится на корточки передо мной. Я скашиваю глаза: она выглядит так же, как всегда.