Воспоминания о Евгении Шварце
Шрифт:
В самые последние годы, уже после смерти Евгения Шварца, шумный успех выпал на две его пьесы — «Голый король» и «Дракон». В этих пьесах искали и находили черты той критики, которая могла возникнуть лишь три десятилетия после их создания. Думаю, что сам Евгений Львович был бы сильно удивлен теми параллелями, которые вдруг возникли в головах режиссеров и зрителей!
Пьеса «Голый король», написанная вскоре после прихода Гитлера к власти, и пьеса «Дракон», начатая перед самой войной и законченная в конце ее, — пьесы антифашистские и антимилитаристские. Так они были задуманы, так и создавались, наполненные клокочущей ненавистью к фашизму.
Повесть о благородном
58
Я писал об этом в статье «Путешествие в сказочный мир» («Ленинградская правда», 1956, 16 сентября) и в рецензии на новую редакцию акимовской постановки «Дракона» («Литература и жизнь», 1962, 1 июля). В Берлине в 1973 году я видел «Дракона» в Немецком театре, в постановке Б. Бессона. Это был прекрасный, очень точно выверенный политический спектакль. Достаточно сказать, что Ланцелот, выйдя на сцену, не спеша сворачивал самокрутку, отламывал большой ломоть хлеба и вообще вел себя как наш бывалый солдат. Бургомистр же получил черты не то господина Аденауэра, не то кого-то из известных деятелей ФРГ, — во всяком случае, туристы из Западного Берлина, битком набившие зал, воспринимали его именно так!
Великолепное умение оживить уже стершиеся, привычные обороты речи, дать насыщенную и поражающую богатством речевую характеристику героя, стремительность действия и одновременно развития образов героев — все это характерно для Евгения Шварца.
Иногда сказка Шварца — это рассказ о современности, уснащенный сказочными деталями. В пьесе «Повесть о молодых супругах» действие происходит в наше время, в среде обыкновенных советских людей. Но рядом с ними «живут» два сказочных персонажа — Кукла и Медвежонок. Эти старые игрушки помогают раскрыть образы героев, комментируют события, рассказывают о том, чего не знают герои пьесы.
Молодые супруги рассорились. Маруся тяжело заболела, лежит с высокой температурой. Ей хочется поговорить с Куклой и Медвежонком:
«Маруся. Пока вы со мной разговариваете, все кажется печальным, но уютным, как в детстве, когда накажут ни за что, ни про что, а потом жалеют, утешают, сказку рассказывают. Не оставляйте меня одну! Помогите мне! Очень уж трудная задача. Если бы мы ошиблись друг в друге и он меня разлюбил, а я его, как задача легко решилась бы… Убивают нас беды мелкие, маленькие, как микробы, от которых так болит у меня горло. Что с ними делать? Отвечайте! Не бойтесь. Да, у меня жар, а видите, как я рассуждаю. Стараюсь. Рассказывайте о тех ваших хозяйках, что были несчастны. Ну же!
Кукла. Будь по-твоему. Слушай. Звали нашу первую хозяйку Милочка, а потом превратилась она в Людмилу Никаноровну.
Медвежонок. И вышла замуж за Анатолия Леонидовича.
Кукла. При чужих. А снимет вицмундир да наденет халат — беда. Все ему не по нраву… Систематичес-ски, — шипит наш Анатоль, — систематичес-с-ски, транжжирка вы этакая, тратите на хозяйство по крайней мере на с-семь целковых больш-ш-ше, чем с-с-следует. Поч-чему вы покупаете с-с-сливочное… Вы з-з-забываете, что я взял вас-с-с бес-с-сприданницей, вы хотите меня по миру пус-с-стить…
Маруся. Нет! У нас с Сережей никогда не было столкновений из-за денег. И не могло быть. Подумать смешно. Рассказывайте дальше!»
В этой сцене очень ясно проявились характерные для Е. Шварца черты — соединение реальности и сказки и неколебимая вера в нашу мораль, в нашего человека, воспитанию которого Евгений Шварц и посвятил свое творчество.
В творчестве Е. Шварца, как и, разумеется, в творчестве других наших сказочников, мы не найдем абстрактной символики, романтики ухода от мира, от жизни, от общества. Особенно это становится заметным, если мы сравним сказки наших писателей с зарубежными сказками, хотя бы и очень одаренных беллетристов.
В переведенных сказках Кристиана Пино ( 3 ) есть фантастический этюд «Затерявшийся самолет». Кончается он так: «А между тем самолет все поднимался, и уже встревоженные астрономы наблюдали за его полетом в телескоп. Никто никогда не видел, чтоб этот самолет вернулся, и никто не узнал, цел ли он или упал где-нибудь в далеком море. А если спустя месяц или полтора один выдающийся астроном и подметил двигающийся на огромной высоте аэролит, которому он дал очень длинное название, то этот научный факт не имеет, разумеется, ни малейшего отношения к сказке о затерянном самолете».
Что ж, сказка о «красивой смерти»…
Можно перебрать все сказки — большие и малые, веселые и грустные, но ни в одной из них мы не найдем романтики смерти, романтики ухода от бытия!
Он был сказочником из тех, кто умеет провести вас по всем волшебным лабиринтам и ткнуть носом в реальную жизнь. Он любил жизнь в сказке и сказку в жизни.
Был такой эпизод. Принимали в Союз писателей одного критика, которого мы для простоты назовем Н. ( 4 ). Евгений Львович, как член правления, пришел на заседание, узнал, о чем идет речь, и наклонился к ожидающему своей участи литератору:
— Вот я сейчас выступлю и скажу: «Никакой он не критик. Имейте в виду — он писал стихи и, наверное, пишет сейчас». И тогда вам будет плохо. Встану и разоблачу. И другие критики побьют вас камнями, а может быть, сожгут на костре!
Критик взмолился о пощаде. Евгений Львович сказал:
— Промолчу при одном условии — при каждой встрече со мной отдавать королевские почести — снимать шляпу и падать на колени.
Первые две или три встречи произошли в помещении как-то безболезненно. Евгений Львович застывал в царственной позе, а Н. рушился на пол.
Но вот однажды, в дождливый день, на углу Садовой и Невского они встретились — Шварц и бывший поэт. Было, как пишется в очерках, сыро, мокро, холодно. Сверкали лужи.
Н. подошел вплотную к Евгению Львовичу и плюхнулся в воду, обдав его брызгами.
Перепуганный Шварц кинулся в какой-то магазин. Через несколько минут он вышел.
Н. снова плюхнулся в лужу. Евгений Львович опять вернулся в магазин, где, очевидно, для того, чтобы как-то объяснить свое возвращение, купил какую-то ерунду. Снова вышел с каким-то пакетом.