Воспоминания о Евгении Шварце
Шрифт:
— Встреча флотов Антония и египетской Клеопатры. За отсутствием кораблей и подходящих героев действие будет представлено одним первым планом — игрой восхищенных дельфинов. Дельфины, резвитесь!
Геня Чорн одним профилем возбуждал честолюбие труппы. Дельфины-недомерки, чтобы перенырнуть друг друга, в кровь разбили носы. Пострадавших восхищающий Чорн вывел перед всеми и сочувственно возгласил:
— Почтим плеском ладоней героев труда!
Потом перешли к гвоздю труппы — «Посадка в Ноев ковчег и коллективное построение слона».
Менее доверчивый к Божьему промыслу, чем праотец Ной, Геня Чорн заявил, что в ковчег сажать будет не «пары чистых с нечистыми», как до революции было принято, а созвучней эпохе — для защиты ковчега, в него первыми сядут войска.
Сам ковчег объявлен был невидимкой, как приставший к пристани на реке Карповке у Дома Литераторов, — но парад погружаемых войск был вострублен.
Протопала тяжело пехота, резвей — кавалерия и, наконец, несколько непристойно подчеркнувшая свой род оружия артиллерия. Публика развеселилась и, сидя на «Энциклопедическом» как на былом мягком, писатели ждали, как дети, каким образом Геня Чорн введет нерассыпанным в узкие двери уже громко трубившее хоботом коллективное построение слона… <…>
За залами, в интимной гостиной, любимец Корабля Геня Чорн ставил в сотрудничестве недомерков по инсценировке Вовочки ( 3 ) новый вариант на «Бриллианты пролетарского
Корабельная прима-красавица Ия ( 5 ), предмет мечтаний на побывку с ней в загсе юнцов, изображала проституточку Соньку Ноган. Эта Сонька Ноган, распропагандированная культкомиссией, став гражданкой и перейдя на честную труджизнь, сочла долгом сообщить в ВЧК, что у одного из ее бывших гостей на подштанниках была графская корона. Эта корона оказалась истинной сущностью, утаённой в анкетах, пролетарского писателя Фомы Жанова. Роль Фомы Геня Чорн назначил выполнять приехавшему из Москвы на гастроли писателю Сосняку ( 6 ). ВЧК приказала Соньке Ноган принести ей поличные с графской короной. Сонька шагнула на писателя Сосняка, симулируя жестами исполнение предписания, и: «Тушит свет!» — щадя целомудрие зрителя, крикнул Чорн. Сосняк, взволнованный красотой Соньки, ожидая легчайших ее касаний, встав со стула, пошел сам навстречу событиям. Сонька взвизгнула. «Свет обратно!» — крикнул Чорн и педагогически сказал Сосняку: «Ваша роль, товарищ, определенно пассивна и эпизодична. Прошу сесть обратно». Сосняк, возбужденный чарами Соньки Ноган, загремел мимо стула на штучный паркет, но не потерявший присутствия духа Геня Чорн вызвал «скорую помощь». Трем недомеркам, вставшим на четыре ноги, был возложен на спины Сосняк и вывезен в анатомический для ампутации ног и рук.
Грохотал смехом зал <…>
Корней Чуковский
Из «Чукоккалы»
Евгений Львович Шварц, драматург, автор «Тени», «Дракона», «Обыкновенного чуда», до сих пор не вполне оценен современниками. Это был большой и своеобразный талант, со своим собственным обаятельным стилем, один из самых остроумных людей, каких я когда-либо знал. Некоторые из его шутливых экспромтов сбереглись в моем альманахе «Чукоккала».
К сожалению, в Чукоккале очень мало материалов, относящихся к Серапионовым братьям. Эта литературная группа возникла в Доме искусств. То были молодые писатели, многие из которых впоследствии сыграли заметную роль в советской литературе: Константин Федин, Мих. Зощенко, Мих. Слонимский, Всеволод Иванов, Елизавета Полонская, Вениамин Каверин, Лев Лунц, Николай Тихонов, Николай Никитин. На их собраниях часто бывали Юрий Тынянов, Евгений Шварц и Валентин Стенич.
В 1922 году тяжело заболел Лев Лунц. Ему пришлось спешно уехать за границу лечиться. Серапионы устроили прощальную вечеринку. В тот день у меня не было возможности участвовать в ней, и я попросил Евгения Шварца, бывшего в то время моим литературным секретарем, передать мой привет отъезжающему, причем предложил Евгению Львовичу взять с собой на вечеринку Чукоккалу, чтобы каждый участник чествования написал там о Лунце хоть несколько строчек. Но Шварц, опасаясь брать с собой такую книгу на пиршество, оставил ее дома в ящике своего стола. Явившись ко мне на другой день с повинной, он объяснил свой нерадивый поступок такими стихами:
Монолог секретаря. Д. V, картина VIII
Секретарь.
Корней Иванович! Чукоккала была В руках надежных! Невозможно быть, Чтоб мы в своем веселом пированьи Забыли осторожность. Лева Лунц, И Федин, и Замятин, и Каверин, Полонская известная, Гацкевич [23] . ( 1 ) И Харитон [24] . (которые дрожали Благоговейно) — все они Чукоккалу пытались обесчестить. Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадонну Рафаэля! И вот я, притворившись огорченным, В разгаре пира, глядя, как Радищев [25] , Ваш родственник (и сам в душе палач), Пьет пиво и кричит: «Эван-эвое!», Как Лева Лунц почесывает челюсть Слегка испорченную. Как старик Замятин Жует мундштук с английскою улыбкой, — Я произнес дрожа, как прокаженный: «Увы мне! Братья…» Все остолбенели — Радищев уронил котлетку. Лева Воскликнул: «мама!» [26] , засмеялась Зоя, Замятин плюнул. «Братья!» — я заплакал. Чукоккала лежит в моей квартире, Нечаянно покинутая. Фреры! [27] . «Экрир е дифисиль! [28] И трудно Служить безукоризненно. И я Обычно аккуратный — опозорен!» Умолкли все. И в мертвой тишине Стучали слезы в грязные тарелки. И вдруг М. Л. Слонимский, Потомок Венгерова, Вестника Европы И Стасюлевича [29] , заговорил, качаясь: «Мы возьмем бумажки и напишем Слова для Лунца лестные. И завтра В Чукоккалу их, поплевав, наклеим» — Восторженные вопли! — и котлета Исчезла в пасти сына вашего. И Лева Сказал: «Не надо мамы!» И опять Замятин улыбнулся по-английски.23
Гацкевич — впоследствии жена одного из Серапионов, Николая Никитина, — Зоя Александровна Никитина.
24
Харитон — Лидия Харитон, постоянная участница собраний Серапионов.
25
Радищев — ранний псевдоним моего сына Николая Чуковского.
26
В
27
Фраеры — русифицированное французское слово «братья».
28
«Экрир е дивисиль» — «Писать трудно» (франц.). По словам Горького, девиз Серапионовых братьев, которым они приветствовали друг друга при встречах.
29
Отец Михаила Леонидовича Слонимского был известный публицист, сотрудник «Вестника Европы», выходящего под редакцией М. М. Стасюлевича. Дядей М. Л. Слонимского был профессор-литературовед Семен Афанасьевич Венгеров.
К 1924 году Серапионы сочли себя вынужденными поступить на государственную службу и стать работниками разных издательств. Михаил Слонимский пишет об этом в своих мемуарах так: «К тому времени мы уже состояли в редакциях. В только что основанном журнале „Звезда“ работал К. Федин, до того редактировавший журнал „Книга и революция“. Александр Лебеденко, в ту пору начинающий прозаик и ответственный секретарь „Ленинградской правды“, привлек меня в редакцию журнала „Ленинград“. Нам вместе с друзьями нашими из числа пролетарских писателей прозаиком Сергеем Семеновым и поэтом Ильей Садофьевым удалось организовать в Госиздате издание альманаха „Ковш“» [31] . По этому поводу Евгений Шварц написал в Чукоккале такую сатиру:
30
Dixi — я сказал (лат.); употреблялось древними римлянами в конце письма или речи.
31
Мих. Слонимский. Книга воспоминаний. М.; Л., 1966, стр. 83.
32
Издаваемый в 1924 г. журнал (здесь и далее примечания в квадратных скобках принадлежат Е. Л. Шварцу).
33
Намек на композицию романа «Города и годы».
34
«Скажет слово сказом…» — В то время критики хором сообщали читателям, что Зощенко пишет «сказом».
35
Есть вариант более удачный, но менее приличный.
36
«Бил быт, был бит…» — Самые молодые из Серапионов, Лунц и Каверин, восставали в то время против бытовой литературы. Им казалось, что бытовая нравоучительная литература, сыгравшая такую огромную роль в XIX веке, теперь, после катастрофических потрясений, которые пережило человечество, уже не может отвечать запросам нового поколения читателей. Им казалось, что нужна литература бури и натиска, бешеных страстей и трагедий. Против этих взглядов ополчилась тогдашняя критика.
37
Ионов — директор «Всемирной литературы».
В Чукоккале сохранились экспромты Евгения Шварца. Однажды он написал о Михаиле Слонимском:
Федин уехал в Крым за неделю до землетрясения. Слонимский сказал: — Федин уехал встряхнуться.
Так и вышло.
18/IX 27 г.
Иеромонах Е. Шварц
А вот стихи, которые Евгений Шварц написал в Чукоккалу по поводу того, что некий администратор, человек бестолково запальчивый, внезапно из пустого упрямства отказался уплатить гонорар ряду авторов (в том числе Юрию Тынянову).