Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
— Не надо вам ходить. Я одна пойду.
— Нет. Я тоже пойду. Сам передам, раз обещал.
С трудом дошли. А там долго не могли попасть в сад, звонок не работал, собаки с лаем кидались на нас, лишь только мы пытались открыть калитку. Корней Иванович кричал в темноте на всю округу: «Го-го-го!!!»
Я жила в переделкинском Доме творчества. Корней Иванович, узнав, что мне надо поехать в Москву, предложил свою машину.
— Я сам в жизни много намучился, поэтому понимаю других. Бывало, стою с кипой книг, чтобы отвезти в библиотеку,
Был внимателен к чужому горю.
В 1958 году в один и тот же день скончались мой отец и сестра Фредерика, с которой Корней Иванович дружил. Он прислал мне письмо:
«…Я, потерявший сына, дочь, нежно любимую Марию Борисовну и ежедневно теряющий себя самого — необыкновенно быстрыми темпами, — понимаю Вас и Вашу тоску лучше многих. „Я изучил науку расставанья“ — и понял, что главное в этой науке — не уклонение от горя, не дезертирство, не бегство от милых ушедших, а также не замыкание в горе, которому невозможно помочь, но расширение сердца, любовь — жалость — сострадание к живым. Когда умерла моя Мурочка, я спасался горячим общением с другими людьми. Простите, что я преподаю Вам „науку расставанья“ так грубо и кратко, — но Вы — Вы, и поймете меня…
Приезжайте. Помолчим вместе. Не нужны ли Вам деньги?
Здоровье мое совсем развалилось. Третью неделю не сплю».
Он не любил ничего общепринятого. Не признавал встреч Нового года. У детей его никогда не было елок.
Однажды я подарила ему цветок и вместо «спасибо» услышала:
— Терпеть не могу цветов.
И тут же преподнес мою гвоздику какой-то повстречавшейся нам даме. Сначала я обиделась, но впоследствии поняла — он действительно не любил цветов. Вероятно, тоже оттого, что их все любят.
Он не только сам был невообразимо трудолюбив, но и от других требовал, чтобы они неустанно работали.
— Опять на именины? Либо вы светская дама, либо литератор, одно из двух…
Долго, с нескрываемым удовольствием смотрел, как пилят дрова в чужом саду.
Восхищался шофером, когда он сбрасывал с крыши снег.
Рассказывал, что очень любит стирать.
Любая работа пленяла его. После болезни сидел на балконе, наблюдал за муравьями и с одобрением говорил:
— Смотрите, смотрите, какие труженики! Ни одной секунды без дела!.. Это они носят материал, строят себе дом.
Часто размышлял о самом себе, старался понять себя. И порой жестоко бичевал.
— Мой первый импульс плохой, хорошее я делаю пораздумав.
На деле было наоборот: первый импульс — помочь, одарить, похвалить. А потом вдруг сожалеет, зачем это сделал. Помню, написал восторженную статью о поэте. А назавтра:
— Чего это я
— Уверяю вас, что я не считаю себя умным. И талант свой я в молодости тратил на фельетоны вместо серьезных книг. Была большая семья, надо было зарабатывать на хлеб.
В другой раз:
— Никакого таланта у меня нет. Я беру трудом.
— Мое добро всегда оборачивается злом.
— До сих пор я вхожу в кабинет редактора со страхом.
— Я построил библиотеку потому, что обязан вернуть детям то, что взял у них.
Получил письмо от приятельницы из Киева, пишет, что он гений. Я говорю:
— Не совсем гений, скорей генийчик.
Корней Иванович:
— Полугений.
А перед сном со вздохом:
— Хуже всего быть полугением. Уж лучше — чернорабочим в литературе.
«В своих писаниях я вижу одни ошибки, одни изъяны и признаю в них единственное достоинство — искренность», — писал мне Корней Иванович.
Николай Корнеевич справедливо заметил, что человека определяют не только поступки, поведение его, но и мечты. Когда сын ушел, Корней Иванович:
— Коля говорит: мечты… А я всю жизнь мечтал об одном — чтобы мою статью напечатали.
Рассказывал: подошла к нему незнакомая женщина и попросила разрешения сфотографироваться с ним. «Вы так любите детей…»
— Я ей ответил, что совсем не люблю детей. Они для меня материал.
Между тем знал всех окрестных ребят по именам, знал характер каждого, гулял с ними, играл, бегал вперегонки, читал им книжки. А построенная им библиотека для детей? А «костры», которые организовывал дважды в год? Приходили сотни детей, приезжали писатели, артисты, и едва ли не самое большое удовольствие от этих «костров» получал сам К. И. Чуковский.
Я бывала с ним и в детских садах. С каким увлечением он, не щадя своего сердца, прыгал с детьми, загадывал им загадки, показывал фокусы, жонглировал палкой…
Мы шли к Николаю Корнеевичу в Москве и у него во дворе встретили женщину, которая вела за руку мальчика. Корней Иванович остановился и стал разговаривать с ним. Это продолжалось довольно долго, а когда они наконец расстались, я сказала:
— Это называется — вы не любите детей? Вот ведь я даже не заметила, что мальчик шел. Словно его и не было.
— Откуда вы знаете, может быть, мне его мама понравилась? — ворчливо ответил Корней Иванович.
Тяжелый приступ стенокардии. Несколько месяцев лежал больной. Много говорил о смерти.
— Куда это все девается?.. Куда ушла Мария Борисовна?.. Куда ушла ваша сестра?.. Вы только не думайте, что я боюсь. Я отношусь к этому совершенно спокойно. Я помню все биографии писателей, смерти… Только не уходите из комнаты… Не оставляйте меня одного.
А через час сочинял шуточные стихи.
Передала Корнею Ивановичу слова одного из его родных:
— Он говорит, что любит вас больше всех на свете.
Корней Иванович:
— К-а-к?!.. Остальных еще меньше?