Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Однажды Корней Иванович сказал мне:
— Я хотел бы послушать ваши воспоминания о писателях, вами виденных и слышанных.
«Вы хорошо делаете, что начинаете писать Ваши мемуары в чудесном возрасте — 62 года, в возрасте, специально предназначенном для этой работы, — заметил Корней Иванович в одном из своих писем 1959 г., — в 77 мучительно чувствуешь: поздно!»
Но одновременно с этой работой я должна была выполнить еще одну повесть о Чернышевском для массового читателя. Опять поездка в Переделкино. Опять встреча с Корнеем Ивановичем.
Наиболее трудной задачей для меня было написать о бабушке, Ольге Сократовне.
В последних числах июля 1968 года состоялся наш разговор с Корнеем Ивановичем о моей рукописи: стоит ли ее продолжать?
— Даже не видя ее, но зная вас, скажу: стоит, — отвечал он.
—
— Вы уже и раньше сделали это — в вашей «Летописи».
Сейчас книжка моя вышла четвертым изданием, в нее внесены дополнения. Но разговор о ней с Корнеем Ивановичем никогда не изгладится из моей памяти. В Переделкине, на улице Серафимовича, у старой сосны, остались жить старинные образы моих предков и светлые мысли о Корнее Ивановиче.
Эр. Ханпира
ОДИН ГОД ИЗ ВОСЬМИ
Я познакомился с Корнеем Ивановичем благодаря поэту, которого он преданно любил и памяти о котором он рыцарственно служил всю свою долгую жизнь в литературе.
Однажды в августе 1960 года я услышал, как по радио артист читал стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин»:
…Иди в огонь за честь отчизны, За убежденье, за любовь… Иди и гибни безупречно. Умрешь не даром: дело прочно, Когда под ним струится кровь…Артист прочел — безупрёчно. Это заинтересовало меня. До той поры такого произношения этого слова я не слыхал.
Я начал размышлять над историей безупрёчно. По закону русской фонетики здесь должно было бы звучать «э», а не «о» (то есть на письме тут ожидается «e», a не «ё»).
Я написал небольшую статью, где говорил, что некрасовская рифма свидетельствует: надо произносить безупрёчно. «Некрасов иногда писал белым стихом, но если уж стих был не белым, то у Некрасова не найдем случаев несовпадения ударных гласных в рифмующихся словах», — обосновывал я этот вывод и заканчивал статью так: «Почему же поэт остановился на этом варианте произношения? Мне кажется, что этот вариант помогает читателю точнее понять тот смысл слова, который имел в виду автор. Ведь нельзя же разуметь под безупречно в некрасовском контексте „отлично, похвально, превосходно“? Некрасовское безупрёчно — это и „не заслуживая упрека“, и „не посылая упрека“» [36] .
36
Ср. русский перевод французского выражения: «Chevalier sans peur et sans reproche» — «Рыцарь без страха и упрека».
Меня смущали слова «не найдем случаев». Мало ли что подсказывает память. Засесть за многотомное собрание сочинений Некрасова и читать строку за строкой? И вдруг меня осенило: ведь есть же человек, который Некрасова знает вдоль и поперек. И если все-таки встречается там несовпадение ударных гласных в рифмующихся словах, этот человек наверняка помнит об этом.
Так возникла мысль послать статейку Корнею Ивановичу. В коротком сопроводительном письме, умолчав о сомнениях по поводу ударного гласного и скаламбурив насчет того, что, зная об отзывчивости Корнея Ивановича, рассчитываю на его отзыв, просил не щадить моего авторского самолюбия.
6 сентября (дней через шесть после отправки моего заказного письма) получаю открытку.
«Дорогой Эрик Иосифович! Ваша статья мне понравилась. Очень тонко интерпретировали Вы слово „безупречно“ у Марлинского. Конечно, Полина любила героя, не делая ему сцен, ни в чем не упрекая его. Относительно некрасовского „безупречно“ Вы опять-таки совершенно правы. Эволюция смыслового значения этого прилагательного намечена Вами верно.
В отзывах о литературе я никогда не щадил ничьих самолюбий.
Нетрудно представить себе, как это обрадовало меня и подняло веру в собственные силы.
Месяца через
«Дорогой Э. И.
Эта статейка менее удалась Вам, чем первая. В ней нет никаких открытий. Кто же не знает, что „важный“ имеет два значения? „Важничать“, „тяжко-важко“, „важности“, „вага“ — все это известно всем словарям и всем слововедам. У Вас много пытливости, много словесной чуткости, но приведенные Вами тексты не дают Вам оснований сказать, что „И слово играет радугой своих смыслов“. Слишком большой вывод из очень мелких (и к тому же общеизвестных) фактов.
Простите, пожалуйста.
37
В 1963 году в «Вопросах литературы» (№ 12) и в 1964 году в журнале «Русский язык в школе» (№ 2) были напечатаны мои статьи, в которых использовались помимо прочего материалы из работы, раскритикованной Корнеем Ивановичем. Я считал, что теперь, после учета замечаний Корнея Ивановича, у меня уже имелись основания в конце одной из этих статей сказать о «радуге значений».
В январе 1961 года вышел № 1 «Вопросов литературы» с моей статьей «Поговорим о нашей речи». В десятых числах февраля мне позвонила Евгения Александровна Кацева, принявшая большое участие в судьбе этой, как говорят в журнально-издательских сферах, «самотечной» статьи. Евгения Александровна сказала, что в «Вопросы литературы» на мое имя пришло письмо от Корнея Ивановича. Я помчался туда.
«Дорогой тов. Э. Ханпира. Изо всего, что печатается сейчас о языке, мне больше всего пришлась по душе Ваша статья. (Вся, за исключением заглавия, которое как бы нарочно уклоняется от своей прямой роли: определить содержание статьи).
Действительно давно уже возникла потребность не только восставать против всяких словесных ошибок, но и против тех, кто восстает против них без всяких для того оснований. Чудесно Вы сделали, что посягнули на Горького („целый ряд“) и на Сергеева-Ценского („встать на колени“). Я помню, как Алексею Максимовичу доказывал Евг. Замятин, что „целый ряд“ совершенно законная формА. А. М., как мне показалось, согласился с ним. Теперь из Вашей статьи я узнал, что по существу это было не так.
Еще раз — спасибо за умную — и отлично написанную статью!
В ответном письме, поблагодарив Корнея Ивановича за лестный отзыв, я согласился с критикой заглавия и написал, что, пожалуй, больше подошло бы «Против излишнего запретительства». К этому времени как раз вышел 1-й номер «Русского языка в школе» со статьей о безупрёчно, и я послал его Корнею Ивановичу. Для меня это было не только соблюдением элементарного правила литературной и научной этики. Это было и желанием поделиться радостью с Корнеем Ивановичем: когда у тебя напечатаны всего три вещи, каждая новая публикация — праздник.
28 февраля или на следующий день я читал новое письмо Корнея Ивановича:
«Дорогой Э. И., я рад, что получил Ваш адрес. Мне почему-то казалось, что письмо, адресованное в „Вопросы литературы“, до Вас не дойдет. Статью Вашу я обильно цитирую в своей статье о языке, которую сочиняю теперь. Очень хотелось бы показать Вам эту мою статью и посоветоваться обо многом. Не приедете ли Вы ко мне в Переделкино (ул. Серафимовича, 3) к 6 часам 28 февраля? Если письмо не дойдет до Вас к этому времени, сделайте милость, приезжайте в марте — когда вздумается.
Простите бесцеремонность моего обращения к Вам. О „безупрёчном“ статью прочитал вновь. Она интересна, но узка, а „Против изл. запретительства“ прельщает именно своей широтой.
Не захватите ли с собою тот отрывок статьи, кот. не вошел в „Вопр. литер.“?