Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Конечно, не тогда, не в дни первого знакомства, а только с годами я разгадала его.
* * *
Помню, в начале двадцатых годов среди дня в квартире вдруг молча появлялся "лысенький" - так прозвали его в семье. Да, вероятно, никто и не знал его имени. Не знали, откуда его взял Корней Иванович. Опустившийся интеллигент, тихий и подозрительно благообразный, "лысенький" продавал бумажные цветы на Мальцевском рынке. Он приходил, шел в кабинет Корнея Ивановича, ложился на его кровать и, выспавшись, уходил на рынок со своими цветами. Потом исчез - то ли был изгнан за какие-то провинности, то ли сам ушел. Но и после, встречаясь на рынке, вежливо кланялся.
Известны хлопоты Корнея Ивановича за писательницу Лидию Чарскую. А за несколько
Хлопотал за всех, горячо откликался на просьбы, - разумеется, будучи сам уверен, что просьбы справедливы. Все это он делал охотно. Бегал, добивался, звонил по телефону, писал письма. И никогда не забывал ни единой просьбы.
* * *
Корней Иванович зорко следил за жизнью своих уже взрослых детей. Все отношения между отцом и детьми отлично отражены в сохранившейся переписке. Казалось, что он мало обращает на них внимания, поглощенный целиком своими делами. Ан нет! Читая его письма, удивляешься прочной связи Корнея Ивановича с детьми. Деликатно он старается как бы подладиться под характер каждого. Посоветовать, помочь, направить. Уже в старости он как-то сказал мне:
– Я очень любил своих детей. И очень много возился с ними.
И взглянул исподлобья и строго.
Любил - но был суров. В семье вообще не признавалось родственных нежностей. Никаких поцелуев. Кивок головой, рукопожатие - и все. А с чужими Корней Иванович обнимался и целовался напропалую, особенно с женщинами. Не праздновались дни рождения детей, кроме дня рождения младшей, Мурочки. Праздновалось только 1 апреля - день рождения Корнея Ивановича, и совсем по-детски он ждал его и радовался подаркам. Весь уклад дома был подчинен работе хозяина и, главное, его сиу. (В старости этот уклад несколько изменился: гости наводнили дом. Но сон охранялся по-прежнему.) На помощь детям приходил только в очень трудную минуту. Боритесь сами с жизнью, с ее обстоятельствами! Баловства - никакою. Но, оглядываясь назад, я благодарна ему за такое суровое отношение. Всех нас он учил бесстрашно встречаться с жизнью лицом к лицу.
Трое старших обожали отца. Мурочка была еще мала.
* * *
Сорок пять лет довелось мне прожить в общении с ним. А вот ощущение его "всемогущества" никогда не оставляло меня. Случалась настоящая беда - всегда в глубине души было сознание: есть Корней Иванович. Вот кто тебя укроет от беды своими большими, мягкими руками.
* * *
Когда Корней Иванович понял, что мы с Колей решили пожениться, он написал сыну письмо. Была в семье такая традиция: о важном, волнующем отец никогда не говорил с детьми, а всегда писал письма. Вероятно, ему легче было высказать не горячась свою мысль на бумаге. В письме он высказывал сыну те пожелания, которые ему самому жизнь не позволила осуществить.
"[...] Тебе нужно читать, путешествовать, повысить свое любопытство к людям, странам, культурам, вещам. Это нужно тебе именно сейчас, потому что только в твои годы определяется, творится человек. Оттого я и говорю: ради своего будущего, ради Марины, ради своих стихов - уезжай до осени, один, побродить, пошататься, увидеть новых людей [...] Женившись, ты сейчас же принужден будешь думать о скучных вещах, о копейках и тряпках - и тогда прощай поэт Н. Чуковский (Николай Корнеевич начинал как поэт.
– М. Ч.)
В этом я твердо убежден. Я уверен, что если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель: я много занимался философией, жадно учился, а стал фельетонистом, по пятачку за строчку [...] Если ты в этот год опошлеешь, сузишься, обнищаешь душой ты никогда, никогда не наверстаешь утраченного. 20-21 год - решающие в жизни человека [...] Передо мной все время стоит моя судьба: с величайшим трудом, самоучка, из нищенской семьи вырвался я в Лондон - где столько книг, вещей, музеев, людей, и все проморгал, ничего не заметил, так как со мной была любимая женщина [...] я не вижу ничего противоестественного
Теперь второй вопрос: о деньгах.
Признаюсь, я ждал, что наступит минута, когда ты будешь помогать семье, дашь возможность отдохнуть и мне, и маме. (Твоя мама заслужила отдых; ты и не подозреваешь, как горька и мучительна была ее жизнь: она, ради семьи, закопала свою молодость в Финляндии, нигде не была, ничего не видела, думала - только о вас.) Теперь ты уходишь от нас - и, конечно, ты сам понимаешь, что при всем желании я, даже на первых порах, не могу снабдить тебя деньгами.
Вот и все. Я не говорю нет, но в моем да есть несколько сомнений и боязней, которые я счел своим долгом не скрыть от тебя. А ты поступай так, как ты чувствуешь. Я верю и в тебя и в твои чувства. Я верю, что та связь, которая есть у нас с тобой (и у тебя с мамой), с годами не порвется, но окрепнет..."
И мягкое - и жесткое письмо... Но не так легко было сбить сына. Мы поженились. И очень трудно нам жилось первые годы.
Но тогда письмо сильно огорчило нас. А с годами мы поняли, как прав был Корней Иванович: за свои поступки человек должен нести ответственность. Своих детей он твердо решил выучить этому. До конца жизни Корней Иванович, лукаво посмеиваясь, вспоминал письмо: "А я ведь не позволял им жениться...".
* * *
Родилась у нас дочка. Сорокатрехлетний дед должен был прийти и взглянуть на нее. Втайне я, конечно, волновалась: мне-то ребенок казался лучше всех детей, а вот каким он покажется деду?
Была ранняя осень. В нетерпении я пошла к нему навстречу - жили мы близко друг от друга. Что такое? Прохожие оборачиваются, улыбаются, останавливаются поглядеть. И вижу: идет длинный Корней Иванович. Кто-то - не помню, кто - обвороженный им, глядя на него снизу вверх, шагает рядом.
А на поводке Корней Иванович держит Мурочку, свою пятилетнюю младшую дочку. Мурочка - собака. Игра - для нее. Она лает, она вырывается, Корней Иванович громко командует ею, его звонкий голос слышен по всей улице: "Джек! К ноге!.." Мурочка в восторге, послушно подчиняется всем его приказаниям. Казалось бы - какое неприличие вести себя на улице подобным образом! Но как все было разыграно! Словно смотришь уличное представление с отличным профессиональным актером.
А может быть, в этой сцене Корней Иванович прятал свое волнение?..
На цыпочках подошел он к кроватке, в которой безмятежно чмокало ротиком крохотное существо, сел на стул рядом. И долго-долго, как-то дольше положенного в таких случаях времени, смотрел на нее. Потом, ни на кого не глядя:
– Вылитый Коленька...
И умолк.
А через минуту:
– Джек! Домой!
И Мурочка лаяла в восторге.
* * *
В Ленинграде дом, где жили Чуковские, выходил на Спасо-Преображенскую площадь. Собор, стоявший среди площади, окружал крошечный садик. Садик огораживали тяжелые цепи, прикрепленные к старинным пушкам. В садик водила гулять детей руководительница детской группы, которую посещала Мурочка. Садик кишмя кишел детьми с няньками и матерями. Внезапно в эту идиллическую обстановку врывался голос Корнея Ивановича: