Воспоминания о Михаиле Булгакове
Шрифт:
«Как-то осенью 29 года М. А. очень уж настойчиво звал по телефону — приехать к нему на Пироговскую. Пришла. Он запер тщательно все двери — входную, из передней в столовую, из столовой в (его) кабинет, загнал меня в угол около круглой черной печки и, все время оглядываясь, шепотом сказал, что есть важнейшее известие, сейчас скажет. Я привыкла к его розыгрышам, выдумкам, фокусам, но тут и я не смогла догадаться, шутит он или всерьез говорит.
Потребовал тысячу клятв в молчании, наконец сообщил, что надумал написать пьесу.
— Ну! Современную?
— Если я тебе скажу два первых слова, понимаешь, скажу первую реплику, ты сразу догадаешься и о времени и о ком…
— Ну, ну…
— Подожди… — Опять стал проверять двери, шептать
— Ну, говори.
После всяких отнекиваний, а главное, уверений, что первая реплика объясняет все, — шепотом сказал:
— «Рагно, воды!» — И торжествующе посмотрел на меня. — Ну, поняла?
Срам ужасный — ничего не поняла — ни какое время, ни о ком пьеса.
— Э-э, притворяешься. Все поняла.
Пришлось признаться в полном своем невежестве.
— Ну, как же… Ведь все ясно. Рагно — слуга Мольера, пьеса о Мольере! Он выбегает со сцены в свою уборную и кричит: «Рагно, воды!», утирает лоб полотенцем. Ну, смотри, ни-ко-му ни слова!»
Хотя мемуары так и не были написаны, Е. С. Булгакова знала, что свой долг летописца она во многом уже выполнила. Спустя год после того, как М. А. Булгаков и Елена Сергеевна решили соединить свои судьбы, жена писателя начала вести дневник — по его настойчивой просьбе. Просил он ее об этом потому, что сам, уничтожив в 1929 г. свой дневник первой половины 20-х годов, принял решение дневников больше не вести; между тем документирование своей жизни считал, видимо, необходимым. Так Елена Сергеевна, все более проникаясь пониманием значительности жизненного дела своего мужа и исторического смысла связанных с его именем документов, стала ежедневно, с редкими перерывами, записывать в своем дневнике факты, имеющие, по ее разумению, отношение к его литературной судьбе. На страницах ее дневника отражались возникающие замыслы писателя и этапы их воплощения, деловые и дружеские встречи, фиксировалось — правда, в очень сдержанных формулировках — отношение Булгакова к общественным, литературным и театральным событиям 1930-х годов. Этот дневник Елена Сергеевна вела почти до последних дней жизни писателя (до 18 февраля 1940 г.); но и тогда, когда прервался дневник, продолжались в особой тетради подневные записи, которые Е. С. Булгакова вела поочередно с другими дежурившими у постели умирающего — фиксация хода прогрессирующей болезни и предпринимаемых медицинских мер (сохранились и тетради с наклеенными ею в хронологическом порядке врачебными заключениями, назначениями, рецептами…). История литературы не раз демонстрировала интерес последующих поколений — не только исследователей, но и широкой читающей среды — к такого рода сведениям, особенно же в случаях бесспорно ранней смерти писателя, как это и было с Булгаковым, не дожившим до 49 лет. И перед нами — беспрецедентный, кажется, случай, когда документы этого рода оказались собраны едва ли не с исчерпывающей полнотой.
Но главное — остались 8 тетрадей дневников Е. С. Булгаковой. Извлечения из них мы далее публикуем. Как всякие дневниковые записи (в отличие, скажем, от мемуарных), они фиксируют только данный момент, данный день — беглыми штрихами, не претендуя на объемную, стереоскопическую, освобожденную от всего случайного картину. Елена Сергеевна делала записи обычно глубокой ночью, когда расходились последние гости, утомленная за день; записывала наспех, зная, что завтра исчезнут и эти штрихи, запомнившиеся сегодня. Это дневник женщины, глубоко погруженной в жизнь своего мужа, жарко верящей в его талант, безоговорочно и пылко берущей его сторону во всех перипетиях его трудной литературной судьбы. Для всех, кого интересует личность и творчество Булгакова, ее записи — ценные, ничем не заменимые свидетельства.
27 сентября 1933 г. «Миша читал Коле Л<ямину> новые главы романа («Мастер и Маргарита». — М. Ч.), написанные в последние дни или
10 октября. «Вечером у нас: Ахматова, Вересаев, Оля с Калужским, Патя Попов с Анной Ильиничной (П. С. Попов и А. И. Толстая. — М. Ч.). Чтение романа. Ахматова весь вечер молчала».
8 ноября. «…Работал над романом (полет Маргариты). Жалуется на головную боль».
14 ноября. «М. А. говорил с Калужским о своем желании войти в актерский цех. Просил дать роль судьи в «Пиквикском клубе» (МХАТ репетировал «Посмертные записки Пиквикского клуба» в инсценировке Н. А. Венкстерн. — М. Ч.) и гетмана в «Турбиных». Калужский относится положительно. Я в отчаянии, Булгаков — актер».
17 ноября. «Вечером на открытии театра Рубена Симонова в новом помещении на Б. Дмитровке — «Таланты и поклонники». Свежий, молодой спектакль. Рубен Ник<олаевич> принимал М. А. очаровательно, пригласил нас на банкет после спектакля. Было много вахтанговцев, все были милы».
22 ноября. «У Поповых. Гитара, цыганский вальс. У них до нас был в гостях какой-то знакомый, но Аннушка ему сказала:
— Как Булгаков придет, так ты сматывай удочки, он терпеть не может посторонних.
М. А., узнав, бросился его догонять — не успел».
В конце ноября в МХАТе прошло совещание, где решено было постановку «Бега» (надежды на которую возродились было летом 1933 года) отложить. 8 декабря Булгаков делает наброски пьесы «Блаженство»; 9 декабря он играет роль судьи на просмотре первых картин «Записок Пиквикского клуба». Елена Сергеевна записывала в этот день: «…Имел успех. Первый поздравил его Топорков. Немирович сказал: — Да, вот новый актер открылся».
18 декабря. «Пришел Рубен Симонов слушать «Полоумного Журдена».
23 декабря. «М. А. читал пьесу («Мольер». — М. Ч.) новым вошедшим исполнителям».
25 декабря. «К 4-м часам заехала в театр за М. А., поехали на Якиманку в Институт переливания крови. Брюханенко (Сергей Сергеевич) очень жалел, что не может показать оживление отрезанной головы у собаки, — нет подходящего экземпляра. Показывал кое-какие свои достижения. Но главное — настойчиво предлагал М. А. написать пьесу — вместе с ним, — положив в основу какой-нибудь из его научных опытов.
Тут же приехал знакомый режиссер из Союзкино с уговорами написать фильм вместо пьесы или и то и другое. Но вместе с тем было ясно, что фамилия «Булгаков» его пугает. Он все время бормотал, горестно вздыхая:
— Да… ведь вы же сатирик! Ведь я помню ваши «Роковые яйца»… да-а… — И качал грустно головой.
Потом и он и Брюханенко, оба в пиджаках, несмотря на сильнейший мороз, выскочили во двор, провожая нас и приглашая еще приезжать к ним».
29 декабря. «Сегодня впервые у нас Егоров и Рипси, а потом и Федя (Н. В. Егоров — заместитель директора МХАТа, Р. К. Таманцева — секретарь дирекции МХАТа, Ф. Н. Михальский — администратор МХАТа. — М. Ч.). Рипси одна из немногих, которая приветствовала наш брак.
За ужином Ник<олай> Вас<ильевич> с громадным темпераментом стал доказывать, что именно М. А. должен бороться за чистоту театральных принципов и за художественное лицо МХАТа.
— Ведь вы же привыкли голодать, чего вам бояться! — вопил он исступленно.
— Я, конечно, привык голодать, но не особенно люблю это. Так что вы уж сами боритесь».
4 января 1934-го Булгаков возвращается к роману и в течение всего месяца урывками работает над ним.
9 января. «М. А. — сцена за сценой — намечает пьесу. В какой театр?